Вертикаль. Место встречи изменить нельзя

– Семнадцатое июня тысяча девятьсот сорок первого года, милая Нина Васильевна, – подсказал ей один из мужчин, кругленький, верткий, в косоворотке навыпуск, подпоясанной узким кавказским ремешком. – И завтра с утра нас с вами ждет тяжелая работа. Так что пора баиньки…

– Вы бухгалтер, Васильчиков, – потухшим голосом сказала женщина. – Как вам самому-то не скучно от себя?

– О! – вспомнил кто-то из компании. – И правда, семнадцатое… Сегодня же «Динамо» со «Стахановцем» играют. Сыграли уже…

– Вот и влындют наконец чемпиону…

– Кто влындит-то?

– Тот же «Стахановец». У них форвард хороший…

– Путятов? Ой, уморил! Кто такой Путятов рядом с Дементьевым?

– Пари?

– Пари.

– А ведь эти плотогоны, друзья, – прервал их спор высокий, седой, державшийся рядом с актрисой мужчина, – сейчас там ушицу едят, смею вас уверить. С дымком, из стерлядки… И не всухую… Э-э-эй! – пропел он высоким голосом. – Приятного аппетита-а-а!..

Костер на плоту и сам плот, темный на светлом зеркале реки, уплывали влево, вверх, пароход уже обгонял маленький, с высоко выдвинутой трубой буксирчик. Кто-то сидел на корме, курил.

– И куда он так торопится, наш капитан? – капризно сказала женщина. – Вот вы, Васильчиков, все можете… Остановили бы пароход, уговорили капитана. Мы бы сейчас купанье устроили…

– Славно бы!

– Водица небось шелковая…

– Купеческие у вас замашки, Нина Васильевна, – отозвался скучный Васильчиков. – Кто как, а я лично – «у койку»… Пойду тихонечко, чтобы не расплескать сон. Оревуар…

Лиза, прикрыв ладошкой рот, зевнула.

– Вот что, Лиза, – Павел Иванович накрыл ладонью ее руку. – Пойдемте-ка спать…

– Как? Что? – Лиза тряхнула ресницами. – Я не хочу…

Он засмеялся:

– «Не хочу», а глаза с поволокой… Пойдете ко мне в каюту и ляжете спать. И никаких разговоров. Всё! Это приказ!

– Как же? Там мужчина…

– Он вас не съест…

– А вы?

– Я пограничник. Ночью привык бодрствовать. Словом… Я же сказал – прекратить разговорчики! – И он, легонько взяв Лизу за локоть, повел ее вдоль палубы.

– Я – часик… – лепетала она. – Ох, беда вам со мной…

Через минуту она уже крепко спала в свежей постели, рядом через проход похрапывал пассажир-гора, так высоко и значительно возвышался под простыней его огромный живот. От одной неожиданно громкой рулады его храпа Лиза вздрогнула, подняла голову, плохо, видимо, соображая, где она находится, наконец вспомнила, улыбнулась и тут же уснула успокоенно и крепко.

А Павел Иванович, прохаживаясь, обошел по палубе весь пароход, постоял на корме, глядя, как выделяется на черной маслянистой глади белый бурун развороченной лопастями воды. С правого борта плыл высокий, лесистый, загадочный в темноте берег без единого огонька.

Он присел на скамейку, вытянул уставшие ноги, раскинул руки и в этой блаженной позе, закрыв глаза, застыл, задумался и вдруг широко улыбнулся, вспомнив что-то. И чем-то неотразимо похожа была эта улыбка на улыбку Лизы, которая сейчас крепко спала в его каюте.

Мимо прошлепал низенький, с сердитым заспанным лицом человечек в пижаме, прижимавший к груди три бутылки брусничного морсу. Недоуменно посмотрел он на улыбающегося во сне лейтенанта и оглянулся дважды.

На баке пробили склянку – звонко и мелодично пропел во влажном воздухе удар колокола. И с этим ударом выплыла, словно появилась на сцене, дама из рассыпавшейся уже шумной компании. Она переоделась в халат, длинное полотенце через плечо; взбитые недавно высоким валиком над лбом волосы теперь были по-девичьи схвачены лентой на затылке. Она прошлась вдоль борта, дойдя до лейтенанта, остановилась, разглядывая его. Потом присела на краешек скамейки.

Павел Иванович открыл глаза, смутившись, подобрал ноги, выпрямился.

– Угостите даму папиросой, товарищ командир, – сказала она, бесцеремонно разглядывая его.

Павел Иванович вынул из кармана галифе пачку «Северной Пальмиры», узкими худыми пальцами она смяла в двух местах мундштук папиросы, наклонилась к протянутому огоньку, жадно и глубоко затянулась. Тут же сказала:

– Какие мы с вами дураки. Эдакую прелесть, – узкой кистью она очертила вокруг себя полукруг, дуга которого уперлась в горящую папиросу, – оскорбляем такой, извините, гадостью. Ведь гадость, гадость! А неймется…

Павел Иванович тоже закурил, отгоняя рукой дым, который тянуло в сторону соседки.

– Что это значит? – Кончиком пальца она погладила кубики на петлицах. – Никак не выучусь разбираться.

– Старший лейтенант.

– А три таких же, но продолговатых?

– Подполковник.

– Значит, подполковник, – повторила она задумчиво. – Чин немалый… Был у меня школьный приятель. Двоечник… Девчонкам от него житья не было. А вот смотри-ка – подполковник. Сейчас бы он кто был? Убили его, – грустно пояснила она. – Про линию Маннергейма слышали? Вот там… – И вдруг спросила строго: – Чему это вы улыбались во сне?

– Так… – засмеялся Павел Иванович. – Своим мыслям…

– Знаем мы ваши «мысли», – шутливо погрозила она пальцем. – Видели… Хороша, не возразишь! Небось спит сейчас матушка в вашей каюте, а вы вот тут, на воздусях… Вы уж не обижайтесь на старуху…

– Какая же вы старуха? – непритворно изумился Павел Иванович.