Вес чернил

– Я не красавица, но и не уродина, – сказала ему Эстер. – Но мне все равно, что думают о моей внешности, и я этого не скрываю.

– Вдова Мендоса, – неспешно заговорил учитель, – говорит, что у нее на примете есть некий молодой человек, который, как она утверждает, не будет на тебя в претензии за занятия наукой, если ты отринешь наши штудии и сосредоточишься на доме и семье. Мендоса не назвала его имени, поскольку ни я, ни возможный жених еще не договорились со вдовой о ее гонораре. Так что все, что у нас сейчас есть, – лишь ее слова. Однако, как мне кажется, независимо от того, желанно ли ее участие в этом деле или нет, она искренне верит, что ваш брак возможен.

Лицо раввина глядело безо всякого выражения. Огонь в камине почти совсем заглох, оставив после себя угли, но Эстер даже не потянулась, чтобы разворошить их.

– Мне хорошо понятно твое желание учиться дальше, – сказал раввин, – но, Эстер, ты должна обдумать свой выбор. Я не могу лгать, говоря, что Бог создал тебя человеком, способным зарабатывать себе на жизнь профессией ученого. Бог сделал нас вечно голодными. Но мы насыщаем себя, чтобы жить. Поэтому я был вынужден умерить свои желания после того, как потеря зрения сделала для меня невозможной карьеру ученого или стезю отца семейства.

Его голос понизился до шепота:

– Мне очень жаль, Эстер. Ведь это я заставил тебя поверить, что ты сможешь быть ученым. Но ты и в самом деле талантлива.

– Вы тоже, – ответила в бессильной ярости Эстер. – Но теперь некому станет записывать слова, исходящие из ваших уст.

Старик склонил голову набок:

– Я не буду заставлять тебя выходить замуж, Эстер. Но и ты больше не сможешь записывать за мной.

В неверном, льющемся из окна свете его кожа выглядела почти прозрачной.

– Я согрешил, ибо был самолюбив. За что и прошу у тебя прощения.

Хлынувшие слезы ослепили Эстер. Она встала и, не зная, куда ей направиться, вышла на улицу, захватив плащ. А дверь дома раввина так и осталась открытой.

Порывы теплого ветра метались по закоулкам городских улиц. Тяжелая завеса угольной пыли взметнулась высокого над крышами домов, словно разорванная занавеска; длинные темные рукава ее распадались на части и плавали в воздухе, напоминая неведомые живые существа. Ядовитые и зловонные запахи кожевенных заводов и печей были сметены за городские пределы, и откуда-то веял свежий ветер, делая лондонский воздух чистым и прозрачным, что не могло не сбивать с толку привыкших к вони жителей. Казалось, весь Лондон высыпал в тот день на улицу; одры и клячи тянули громыхающие телеги под нестройные возгласы погонщиков, а стаи голубей то и дело вздымались в небо и снова садились, напоминая беспокойные волны.

Эстер шла переулками, все еще полуслепая от слез. Она с трудом понимала, где находится. Ее путешествие не имело конкретной цели – она хотела лишь избежать шумных скоплений людей. Наконец она решила идти в парк, где уже дважды была с Мэри, которая любила покрасоваться под сенью густых ветвей. Дорога была известной, хотя Эстер видела ее только из окна кареты. Она шла быстро, чтобы глаза побыстрее просохли. Чипсайд, Ньюгейт, Холборн… но по мере того, как улиц становилось все меньше, народ, как ни странно, все прибывал. Ей казалось, что потоки незнакомых людей, вытекавшие из переулков, собирались лишь для того, чтобы поглазеть на странную девушку из Амстердама, которая не желает идти замуж. Но люди вовсе не замечали ее, и вскоре Эстер отбросила дурацкую мысль.

Войдя в парк, она обратила внимание, что его дорожки запружены гуляющими, будто первое теплое дуновение весны стало для людей общим праздником. То тут, то там попадались фабричные в измазанных рабочих фартуках и запыленных очках; помимо людей вокруг было полно животных – метались по сторонам спаниели на поводках, чинно вышагивали борзые в сопровождении своих болтающих хозяев, Эстер заметила даже одетую в рубашечку обезьяну на привязи, плетущуюся за подагрическим старичком. Вдоль парковой ограды выстроились вереницы карет, среди которых оказалась и карета да Коста Мендес. Эстер с некоторой жалостью к себе подумала, что Мэри, должно быть, нашла себе вместо нее другую компаньонку, более подходящую по темпераменту.

Эстер двинулась по дорожке. Впереди и сзади нее шествовали незнакомые люди, отовсюду слышались веселые восклицания, в нос бил запах свежей, размешанной ногами гуляющих земли. Некоторые были даже в нарядах, с напудренными лицами и в искусно завитых париках – компании разделялись, а потом вновь соединялись, напоминая птичьи стаи или обрывки угольных облаков над головой.

Как долго шагала Эстер по раскисшим тропинкам? Страх вытеснил из ее головы способность трезво мыслить, и она видела лишь чужие лица, слышала крики и ощущала ритм собственных шагов.