Вес чернил

Аарон не нашел, что возразить, и подошел к биме. Молодые люди не пользовались скамейками с мягким сиденьем и расставили складные стулья в круг. Аарон сел рядом с девушкой, и в этот момент один из собравшихся – юноша с бородой – вынул из полотняного чехла барабан. Затем мужчина средних лет достал скрипку, а женщина с кудрявыми растрепанными волосами, как выяснилось, играла на гитаре и флейте. Сначала Аарон подумал, что именно она руководит службой, но все остальные вели себя точно так же. Без особого пафоса, если не считать улыбок, все спели «Шалом алейхем», потом псалом на иврите, положенный на мелодию, показавшуюся Аарону знакомой. Мелодия, которую вела флейта, органично вписывалась в интерьер зала. Как понял Аарон, вся служба состояла из песнопений. Проповедь не читалась, и между возгласами не тянулись нудные паузы. Некоторые из собравшихся слегка раскачивались, закрыв глаза, и отбивали ритм, хлопая по металлическим сиденьям. Аарону стало смешно. Неудивительно, думал он, что тот человек при входе ничего не сказал ему о неформальной службе. Даже в американских реформистских общинах старой школы к подобным службам относились с подозрением, что уж говорить об английских. Певцы старались накрутить максимум гармоний вокруг мелодии – похоже, что гармонии и были главным элементом представления, а мелодия носила второстепенный характер, но в любом случае звук был чрезвычайно хорош.

Сам Аарон никогда не верил в Бога. Но вне зависимости от того, верили ли в Бога эти светлолицые люди или нет, они точно верили в то, что им нравится петь. Аарон закрыл глаза и какое-то время слушал, соглашаясь, что поверить в это стоит.

Внезапно музыка оборвалась. Женщина с кудрявыми волосами сделала объявление о предстоящей дискуссии на тему израильско-палестинской ситуации. «Независимо от того, – сказала она, – поддерживаете ли вы Израиль или нет, правые вы, левые или еще не определились, мы хотим собраться вместе и обсудить существующие проблемы». Потом кто-то стал уточнять время и место встречи, все покивали друг другу и продолжили петь. Аарону подумалось, что история – бог, которому он поклонялся всю свою взрослую жизнь, оказался ложным богом.

Он всегда с жалостью относился к людям, попавшим в ловушку времени, в те периоды, что ему доводилось изучать. Они напоминали застывших в смоле насекомых, и их судьбы были предопределены неспособностью предвидеть грядущее. Аарон считал, что застрять в своем времени – это величайшее проклятие, а вот заглянуть за его горизонт – величайшая сила. Изучение истории давало иллюзию безопасного наблюдения со стороны. Но вот в чем оказалось дело: ловушкой был сам мир. Обстоятельства, при которых родился человек, ситуации, в которых он оказывался, были неустранимы, и уклониться от схватки было невозможно. И то, как поступает человек, и есть его жизнь.

Разве не это пыталась ему объяснить Хелен?

Пение закончилось. Аарон смотрел, как прихожане собирают свои инструменты, а потом разбиваются на группки, чтобы разделить вино и халу. Но ни синагога, ни молитва никогда не будут ему интересны. Но все же ему показалось, что бог, которому молились эти люди, – это настоящее, тот мир, где они чувствуют себя обязанными действовать, входя в историю, что течет прямо перед ними, делая выбор и зная, что могут потерпеть неудачу.

Выйдя из синагоги, он набрал номер Патриции.

Дойдя до нужного крыльца на Крэнли-Плейс, он увидел Патрицию, которая возилась с дверным замком. Обернувшись на его шаги, она издала вздох облегчения.

– Спасибо…

Внутри опрятной квартиры мягко светила одна-единственная лампа.

Патриция позвала Хелен по имени раз, потом еще раз.

Тишина.

Проходя по комнатам, Аарон прикасался к каждому предмету, мимо которого проходил: к дивану, креслу, низенькому столику с аккуратной стопкой журналов, к деревянной двери, ведущей в спальню. Он коснулся и локтя Патриции, когда та покачнулась в изножье кровати, на которой под одеялом лежала Хелен, как будто спала.

– Что нужно делать? – спросил он, когда настало время говорить.

Было уже поздно, когда он вышел из квартиры Хелен. Он выполнил все указания Патриции, нашел номера нужных телефонов, встретил агента из похоронного бюро. Пока Патриция звонила куда следует, он то и дело смотрел на Хелен: хрупкая, как ребенок, она лежала под простым белым покрывалом с выражением девичьего покоя на лице. Он придвинул стул и сел у кровати, положив руку на подъем ее правой ноги, как будто это пожатие могло наконец сказать ей то, что он хотел, чтобы она знала: ты не одна.