Вес чернил

Хелен могла представить себе реакцию обеих Патриций, когда Джонатан Мартин не только не внял их доводам, но ясно дал понять, что каждый документ должен быть доступен для исследования, причем лаборатория и хранилище редких рукописей обязаны информировать все заинтересованные стороны о ходе процесса консервации (Мартин уже успел пообщаться с журналистами, объявив им о важнейшей исторической находке семнадцатого столетия). Разумеется, добавил он, в соответствии с законодательством, материалы должны стать достоянием общественности немедленно, но в данный момент им требуется специальная обработка в лаборатории.

Да, именно так, по воле амбициозного начальства и попирались законы о свободе информации, однако Хелен не могла не признать, что все происходящее было ей на руку. Ирония судьбы заключалась в том, что она внезапно сделалась объектом особого внимания шефа, что не могло не льстить, хотя и почивать на лаврах было еще рано.

Так что царившая в помещении библиотеки атмосфера отнюдь не облегчала дыхания, особенно если учесть моральное состояние начальственных дам. Впрочем, ничего особенного тут не было: обе недолюбливали специалистов-историков. За многие годы работы Хелен порядочно наслушалась ламентаций на тему того, что историки рассматривают документы исключительно как источник информации, а не как памятники, имеющие самостоятельную ценность. Историки полностью теряли интерес к тому или иному свидетельству после того, как выкачивали из него всю нужную информацию. Патриция Старлинг-Хейт, например, однажды узрела комок жевательной резинки, прилепленный к странице иллюстрированной рукописи шестнадцатого века. А Патриция Смит, занимавшаяся пятнадцатым веком, горько сетовала на то, что могла бы спасти бесценную реликвию, если бы не гадкий ученый-историк, склеивший порвавшуюся бумагу куском скотча. Однажды в лифте Хелен повстречала разгневанную хозяйку лаборатории, которая не поленилась спуститься на несколько этажей, чтобы задать взбучку студенту, случайно проткнувшему карандашом лист какой-то рукописи. После зловещей паузы она положила перед опешившим историком поврежденный листок, словно врач, укладывающий пациента на кушетку, и даже не сказала, а каким-то свистящим шепотом сообщила, что на восстановление документа у нее уйдет не один час. Проследив за озабоченным взглядом провинившегося, Патриция не преминула намекнуть (при этом она напоминала самку, защищающую своего детеныша), что об успешной защите диссертации бедняге на время придется забыть.

Надо заметить, что Хелен, в принципе, одобряла такую строгость – где-то в глубине души она была солидарна с обеими Патрициями, ведь их непростая жизнь во многом напоминала ее собственную. Старлинг-Хейт во время войны была оставлена на попечение своей старшей сестры, пока их мать работала шифровальщицей в Блетчли-парке[19]. Патриция Смит воспитывала дочь, которая мнила себя балериной, а ее сын, некогда изгнанный из библиотеки, куда приходил спать, сидел на пособии по безработице.

О том, что обе Патриции думали о ней самой, Хелен не имела ни малейшего понятия.

Впрочем, в этот день она поняла одно: ее определенно считали за врага.

Раздался громкий хлопок, и Хелен вздрогнула от неожиданности. Бледный и тощий студент замер в полушаге от предательской двери, вытянув руку, словно пытаясь исправить свою оплошность. Пронзенный негодующим взглядом Старлинг-Хейт, он застыл, как зверек в свете фар.

Хелен скептически покачала головой и вернулась к работе. Книга была издана в тысяча шестьсот пятьдесят восьмом году. Перевод с иврита на португальский был выполнен неким Семионом де Эррера: «Благословенны живущие в Доме Твоем… Благословенны те, кто следует за Словом Господним…»

Обложка, обернутая в красную, цвета крови, кожу, заскорузла и покоробилась. Края страниц отливали золотом. И если не обращать внимания на потемневшие уголки первой и последней страниц, там, где бумага соприкасалась с кожей обложки, состояние книги было весьма удовлетворительным. Чернила не слишком испортили бумагу, только на обратной стороне иногда проступали следы пера, словно эхо начертанного стиха, – слова не оставались на своем месте, а продолжали звенеть, подобно звуку в колоколе.