Вес чернил

Рукописи терпеливо ждали несколько столетий, чтобы их перевели – именно она! Но не глупость ли полагать, что эти страницы, свидетельства существования давно исчезнувшей еврейской общины, были написаны лишь для Хелен, чтобы наконец умиротворить ее сердце после стольких лет? И не слишком ли пафосно считать, что она положила ради них свою жизнь?

Может, и так. Возможно, она отчаянно нуждается в этой иллюзии – верить, что еще не все надежды похоронены.

Аарон стоял у стола с распечатками переводов. Хелен показалось, что он хочет что-то сказать, но он промолчал.

Она села, открыла блокнот и растерянно воззрилась на страницу, исписанную по-детски крупными каракулями. Аарон, как будто догадавшись, что коллеге нужно некоторое время, чтобы прийти в себя, поставил на пол сумку и принялся разбирать бумаги.

Хелен пробежала глазами несколько страниц. Аарон продолжал хранить гробовое молчание.

– Вы понимаете, что сейчас сказала Пенелопа? – услышала она свой голос.

Аарон, не меняя позы, взглянул на Хелен с такой нежностью, что у нее перехватило дыхание.

– Думаю, все будет в порядке, – произнес он. – Это целиком ваше достижение. Да и кроме того, самое важное – это ознакомиться с документами in situ[21]. Так что у нас имеется кое-какое преимущество.

И здесь она была согласна с Аароном. Он действовал на нее успокаивающе, словно старший брат, который всегда придет на помощь.

Аарон выпрямился и протянул ей два листка с текстом. Хелен молча просмотрела их – в первом письме, адресованном раввину Га-Коэну Мендесу, амстердамский книгопечатник запрашивал, сколько лондонской общине требуется молитвенников, а второе подтверждало количество отправленных книг.

Пока Хелен читала, Аарон смотрел в сторону от ее рабочего стола. Наконец она закончила и сложила бумаги:

– Хватит на сегодня.

Но Аарон, как ей показалось, не спешил уходить. Он согнул шею, намотал шарф, застегнул пальто и сложил бумаги в свою сумку. Потом, распрямившись, указал на картинку, что висела над камином:

– И все же, почему именно Масада?

Хелен взглянула на изображение горной вершины и вдруг поняла, как с годами сильно поблек эскиз. Она даже не знала, как звали самого художника. Это был солдат в увольнении, который развернул на капоте джипа альбом для рисования и старательно заполнял его страницы. Хелен нетрудно было убедить его отдать ей один из рисунков – в пятьдесят четвертом она была весьма привлекательной особой, и рябоватый боец, который вблизи выглядел еще более худым, чем издалека, видел только бедра девушки, обтянутые юбкой, не замечая металла в ее глазах.

Теперь, скорее всего, тот смущенный солдатик, в чью мозолистую руку Хелен вложила несколько монет, давно уже нянчит внуков, если жив, конечно. Ведь прошло уже столько лет… Хелен села обратно, не сводя глаз с силуэта горы.

Аарон подошел ближе к рисунку, и его подстриженные кудри закрыли обзор. Сегодня он был необычно мягок – Хелен не могла не заметить этого. Он словно собирался против воли задать некий вопрос.

– Мне кажется, – медленно произнес он, – что этот пейзаж вам весьма дорог.

– Это почему же? – резко спросила Хелен.

Аарон повернулся, и она поразилась нерешительному выражению на его лице.

– У меня там подруга. Немного дальше, к северу. Живет в кибуце.

Но Хелен была на сто процентов уверена, что у таких, как Аарон, не бывает просто подруг. Нет, либо близкие девушки, либо обозленные бывшие…

Аарона явно что-то терзало изнутри. Какая-то история, которая рвалась наружу, но которую он не мог рассказать. Ему как будто хотелось, чтобы Хелен зацепилась хоть за что-то в их разговоре.

– Я ездила туда туристкой, – сказала она.

От собственной лжи ее передернуло, а душу кольнуло сожаление.

Аарон как-то странно посмотрел на нее, словно не веря, что такая, как Хелен, могла быть туристкой, то есть человеком, способным делать что-то только ради собственного удовольствия.

Хелен кивнула на бумаги, лежавшие на столе:

– Вы можете идти.

Аарон чуть замялся, а потом вышел, притворив за собой дверь.

Хелен взяла со стола авторучку, поставила ее вертикально, слегка прижала пальцем и некоторое время держала ее в таком положении. Затем поднялась на ноги, уже не в силах справиться с собой. Ее всю трясло.

Почему бы не рассказать Аарону все?

Вопрос был просто безумным, но Хелен безжалостно для себя ответила на него положительно. Она рано поняла, что в мире нет того, кто мог бы проникнуть в человеческую душу и исправить ее. Можно превратиться в самое жалкое существо, но никакой бог или святой не протянет тебе спасительную руку и не остановит тебя. А если нет такого внешнего ревизора, то, значит, нужно упорно и беспощадно препарировать свою душу самостоятельно. Именно так она и поступала при каждом значительном повороте в своей жизни – и вот снова ей суждено предстать перед собой в виде безжалостного следователя, даже если ей придется затронуть те немногие нежные чувства, которые еще оставались в душе.