Вес чернил

Действительно, почему бы ей и не рассказать Аарону свою историю – тогда будет шанс на то, что хоть какая-то искорка, частица того, чем некогда была Хелен Уотт, продолжит жить после нее? Или же Хелен боялась воскресить в памяти то время, когда ей пришлось принять решение, которое виделось тогда единственным и несомненным, – если же теперь станет ясно, что Хелен оказалась неправа, то это станет для нее катастрофой.

Когда последний раз у нее возникало искушение нарушить молчание? Хелен уже и не помнила. То, что в свое время пылало и кипело в ее душе, давно прогорело и остыло, а привычка держать язык за зубами с течением долгого времени превратилась во вторую натуру. Значило ли это, что Хелен собиралась унести свое прошлое с собой в могилу? Определенно. Только могила. И тогда все наконец закончится.

Прах…

Сколько раз с тех времен клетки ее тела заменялись новыми? Впрочем, какая разница? Она до сих пор продолжала чувствовать сухую жару, давящую на раскаленные крыши армейских бараков, джипы, запыленную форму цвета хаки… Чистка огурцов тупыми ножами, препирательства поваров на кухне, резка помидоров, от которых саднило царапины на руках, и обезжиренный кефир, ставший всеобщим проклятием в молодом еврейском государстве. Однообразная еда, буквально одно и то же каждый день, и однажды какой-то танкист взобрался в столовке на стул и продекламировал стихи о метеоризме, а кто-то из поваров запустил в него грязной тряпкой, и который уже раз из репродуктора доносится «Финджан»[22] в исполнении группы «Геватрон», и люди плачут по ночам, – спустя одиннадцать лет после окончания войны люди продолжают оплакивать своих отравленных в газовых камерах братьев, своих расстрелянных и сброшенных в ямы матерей. Слушая эти рыдания, Хелен часами смотрела в темный потолок, пока как-то раз одна девушка с черными глазами и вечно стиснутыми зубами (кажется, она была из разведотдела) не рявкнула во тьму: «Угомонитесь вы там!» – и на койках постепенно все затихло, и слышно было лишь сонное посапывание. И только Хелен не могла уснуть. Она вставала и смотрела в окно или выходила на воздух, чтобы пройтись по территории базы, сопровождаемая хмурым взглядом часового, над головой которого сияли яркие звезды.

Но вот когда над пустыней вставало солнце, постепенно гася звезды, одинокие ночные всхлипы сменялись дружным хором: «Мы!» Мы строим еврейскую нацию! Мы заставляем цвести пустыню! «Мы» было самым сильным, смертоносным словом, и подвиги, которые совершались под этим лозунгом, были ошеломительны, прекрасны и исполнены любви. И арабы, что проходили мимо по пыльным дорогам, отводили глаза или смотрели себе под ноги. А белая английская кожа Хелен выгорала на солнце, ее нос наполняли запахи пустыни, и она ощущала себя соучастницей, свидетельницей истории, и люди вокруг нее боролись, пели, ссорились, а она старалась удержать себя от искушения…

Добровольцы, приехавшие вместе с Хелен, – канадец, англичанин, пятеро американцев и итальянец – все были евреями. Они подписались на работу в кибуце, однако так и не попали в него. Минут сорок они просидели в душном автобусе, любуясь на далекий пальмовый сад, что возвышался над белой как мел пустыней. Снаружи гоготала толпа обутых в сандалии израильтян, пускающих клубы сигаретного дыма. Наконец тот из них, кто знал по-английски, вскочил на ступеньку автобуса и объявил, что нынче в кибуце и так избыток добровольцев и коек на всех не хватает. Но есть, добавил он, еще один вариант. Кто-то подсказал, что неподалеку расположена военная база, где как раз не хватает рабочих рук. Люди из кибуца быстро посовещались и согласовали отправку туда новеньких. Кто-то захлопал.

Был уже полдень, когда автобус, громыхая, вырулил на главное шоссе.

– Поставьте нас туда, где от нас будет как можно больше толку! – нараспев произнес высокий канадец по имени Уолтер.

Офицера, занимавшегося адаптацией добровольцев, звали Дрор. Вечером, после прибытия новичков он выстроил их на усыпанной камнями площадке. Залитый оранжево-розовым светом заката, он с недовольным видом расхаживал перед строем в пыльной форме цвета хаки. Дрор был подтянут и прям как палка, но добровольцы стояли «вольно».

– Посмотрите вокруг! – сказал офицер сначала по-английски, потом на иврите.

Новоприбывшие послушно завертели головами. Несколько десятков невысоких зданий, радиомачта, водонапорная башня, за которой стояли танки.

Дрор указал на восток, где темнели холмы. Понизив голос, он то говорил по-английски, то переходил на иврит, вглядываясь в лица людей.

– Вон там, вон, где темная гряда камней, – это Иордания. На юге, – Дрор повернулся в другую сторону, – Саудовская Аравия. А вон там – Египет. На севере – Сирия и Ливан. Полдня пути.

Он перевел взгляд на строй:

– На том месте, где вы сейчас стоите, недавно была война. И она не закончена.

Дрор чем-то напоминал благородного и стройного библейского героя – густые черные волосы, высокий лоб, красивое угловатое лицо.