Зайдя в первую кабинку, Грейс быстро вымы-лась в замечательно горячей воде. Выйдя из душа и стоя в комнате, полной водяного пара, она увидела, как в зеркале двигается нечто бледное, и не сразу поняла, что это ее отражение. Медленно повертелась туда-сюда, оглядев со всех сторон свое обнаженное тело. Ей казалось, здесь она в безопасности, натягивать комбинацию не хотелось. Грейс чувствовала, будто именно в запотевшем зеркале она вырисовывается, принимает форму. Это было ее тело, ее отражение, но по мере того, как оно становилось отчетливее, ей становилось тревожно. В голову пришла странная мысль – если она замрет, фигура в зеркале продолжит двигаться.
Грейс еще раз повернулась влево, вправо, влево, вправо. Потом заглянула себе за спину и увидела, как что-то мелькнуло. Очень быстро, так что Грейс не была уверена, в самом ли деле там что-то было. Можно ли увидеть то, что у тебя за спиной? Или ее разум играет с ней нехорошую шутку? А может быть, виновата усталость? Но в глубине души Грейс знала: там была черная тень. Она видела эту тень. Похожую на звезду, с заостренными краями, такую темную и жуткую, что у Грейс перехватило дыхание.
Мина
По утрам выпадали драгоценные минуты, когда в палате было относительно тихо и я могла почитать в тишине. Я вновь раскрыла книгу об истории больницы. Она успокаивала, как любимая игрушка, пусть даже я оставила надежду увидеть на ее страницах свою медсестру. Но внезапно, листая книгу в надежде хоть немного отвлечься от мыслей о Джерейнте, я ее увидела. Я рассматривала фотографию «железных легких» – бедный ребенок был засунут в огромную машину, над ним висело зеркало под таким углом, чтобы он мог увидеть хотя бы часть палаты, а не просто таращиться в потолок. Я была так поглощена этой жуткой сценой, что не сразу узнала медсестру, стоявшую рядом. В руке у нее был маленький паровозик, будто фотограф заснял их посреди игры, и да, это была моя медсестра. Грейс. Будто я видела сон наяву. У меня перехватило дыхание. Она была
Надпись под фотографией гласила: «Первый в больнице аппарат искусственного дыхания, подарок филантропа лорда Нуффилда».
Ни слова о пациенте и медсестре – они служили только декорациями для огромной машины. Металлической коробки, чем-то напоминающей сканеры, с которыми мне доводилось иметь дело на работе. Пугающей для пациентов, жизненно необходимой для ученых, завораживающей – для кого угодно.
Это точно была моя медсестра. Прекрасный овал умиротворенного лица. Как на картинах прерафаэлитов.
Поднеся книгу к глазам, я вгляделась в фотографию. В то, как пальцы Грейс держат игрушечный паровозик, в выражение ее глаз, смотревших на мальчика. Ее губы были разжаты, казалось, она что-то говорила, и мне невыносимо захотелось узнать, о чем они беседуют. Я порадовалась за мальчика. Раз уж ему суждено было заболеть полиомиелитом и попасть в эту адскую машину, по крайней мере с медсестрой ему явно повезло.
Интересно, выздоровел несчастный мальчик или стал одной из жертв, вошедших в мрачную статистику? Вряд ли что-то могло быть хуже, чем провести последние минуты жизни запертым в чудовищный агрегат. Я представила, как лежу на спине, мое тело сжимает металл, меня кормят с ложки и умывают.
Желудок скрутило, и я ощутила, как падаю. И внезапно оказалась в металлической коробке, но другой. Повсюду было разбитое стекло, сверкавшее в свете ярких огней. Ремень туго впивался мне в плечо и живот. Я не могла пошевельнуться. По лицу текло что-то липкое и теплое, и когда я попыталась открыть глаза, то не смогла. Ресницы были склеены. Я знала, случилось нечто по-настоящему ужасное. Я знала, мне было больно. Я не чувствовала боли, но ощущала всем телом нечто холодное, пугающее, и слова «все очень плохо» беспомощно кружили в мозгу.
Это была автокатастрофа. Я вспомнила, как находилась в машине. Слабая радость оттого, что я это вспомнила, тут же сменилась подкатившей тошнотой. Стало так страшно. Воскрешать все это в памяти было все равно что пробиваться сквозь бетон, каждое новое осознание изнуряло не меньше марафона.
Я заставила себя вновь вернуться в воспоминание и глубоко вдохнула, чтобы справиться с подступившей паникой. Я ничего не видела, но знала, что нахожусь в машине. Лобовое стекло, судя по всему, разбилось, потому что я всей кожей чувствовала свежесть ночного воздуха и слышала шум. Слышала, как машины едут по мокрой дороге; яркие огни вспыхивали красным сквозь закрытые глаза. Я ощутила какое-то движение в области левого бедра. Что-то коснулось моей одежды, будто маленькое животное пыталось в нее зарыться – это, конечно, было не так, – а потом у меня что-то вытащили из кармана куртки. Я пыталась заговорить, но не могла раскрыть рта, не могла издать ни звука. Может быть, только слабый стон. Позади меня кто-то ворчал, потом задвигался, пассажирская дверь открылась и тут же захлопнулась.