Весенние ливни

— Не угадал… Алё, Рая! — вдруг позвал Севка, заставляя оглянуться прохожих.— Айда назад… Все равно Шарупич тебя узнал. Терять нечего.

Из подъезда вышла заплаканная Рая и, вытирая платком лицо, пожаловалась, избегая глядеть на Евгена:

— Что мне с ним делать, девочки? Он же себя не помнит. Сегодня в военкомат вызвали. Так вот видите — напился. Зашел потом в парикмахерскую и попросил остричь. Неужели мне бросить его тут?

— Когда ему в армию? — смягчился Евген.

— Не знаю. Это он загодя…

— Как ты с ним дружишь?! — передернулась Кира и демонстративно засеменила от фонаря.

Евген сделал знак Лёде и Рае, чтобы те шли за ней, и подошел к Кашину.

3

Дора узнала — звонит дочь. Собравшись как следует отчитать ее, она открыла дверь, но, увидев на лестничной площадке и Лёдю с Евгеном, подобрела. Димин с вечера работал в кабинете. Чтобы не отвлекать его, Дора знаком попросила Раю не шуметь и провела ее прямо на кухню. Прикрыв дверь, спросила:

— С Шарупичами была? Где? Отец несколько раз спрашивал про тебя.

Рая не ответила, сняла разлетайку и протянула матери.

— Положи пока. В шкаф повесишь потом,— сказала Дора, вспомнив упрек мужа, что своими заботами портит дочь,— Где вы были так поздно?

Она ожидала, что Рая обязательно постарается уйти от нее, и потому тут же решила про себя не только не пустить ее, но и заставить в конце концов говорить. Однако Дора ошиблась. Держа усталой рукой разлетайку, Рая послушно взглянула на мать и опустилась на табуретку.

— Что с тобой? — заволновалась Дора.

— Севку, наверное, заберут в армию. Напился сегодня как сапожник. Если бы не Евген Шарупич, не знаю, что было бы. Помог и меня выручил…

— Тсс! — сделала страшные глаза Дора и чуть не заплакала.— Как тебе не стыдно? Хотя бы нас пожалела. Что за напасть! Отец страдает — приходится учить других, а у самого в семье бог весть что творится. А мне каково? Ты же обещала больше не дружить с Каш иным.

— Я не могла иначе. Ведь мы росли вместе… Он тоже человек.

— Вряд ли. Скорее бунтующий шалопай, у которого не хватает ни воли, ни умения проявить себя в большем.

Было совершенно непонятно, как все это могло случиться с дочкой. Откуда у нее появилось холодное упорство, желание делать все по-своему, неуважение к тому, что казалось общепринятым, святым.

— Иди ложись спать! — велела Дора в отчаянии,— Не хочу видеть тебя…

Третьего дня к ней на работу заявился журналист из Москвы. Расспросив о том о сем, неожиданно сообщил, что в Западной Германии, в Кобленце, идет судебный процесс над военными преступниками и в качестве свидетеля выступает некто Рюбе. Иоганн Рюбе.

— Шеф нашего гетто? — ужаснулась Дора.— Почему же свидетелем?

Журналист, будто дирижируя, помахал перед собой рукою.

— Видимо, чтобы обелить остальных.

— Какая подлость! На его совести тысячи жизней!..

Она дала себе слово никогда не говорить о гетто. Даже не вспоминать: слишком было невыносимо. Но тут сдалась. Уже плохо ориентируясь сама,— так всё там изменилось,— Дора целый вечер водила журналиста по жутким когда-то улицам и рассказывала, рассказывала. И в сознании ее то и дело всплывала щеголеватая фигура Рюбе, его узкое с брезгливой миной лицо и почти бесцветные глаза.

Обстоятельно записав ее рассказ, журналист назавтра уехал, а душа начала кровоточить вновь.

До этого, оберегая покой мужа, Дора старалась принимать семейные неурядицы на себя и переживала их одна.

Но теперь такое было уже невмоготу. Она знала: у мужа уйма дел. Директор в командировке, за границей. Заводу необходимо переходить на семичасовой рабочий день. Но Совнархоз всячески оттягивает решение. Он даже нарушил им же назначенный срок — первое августа. И если это делать теперь самим — ответственность за всё придется брать на себя. Поэтому Димин еще и еще раз просматривал сводки, докладные, проверял материалы, подготовленные отделом труда и зарплаты. А тут еще отпочкование нового завода!..

Войдя в кабинет, Дора в нерешительности остановилась.

Неизвестно как, но Димин почувствовал ее присутствие, оторвался от докладной и поднял на жену затуманенный взгляд. Какое-то мгновение не видел ее, потом с удовольствием потянулся.

— А неплохая в общем-то картина получается.— И хлопнул ладонью по бумагам.— Вот так мы… Спасибо нам!

— Рая пришла,— сообщила Дора.

Находясь во власти своих мыслей, Димин не обратил внимания на ее слова, и как обычно, когда был в духе, ударился в рассуждения.

— У Маркса, Дорочка, есть одна чудесная мысль…

— Одна ли? — против воли улыбнулась она, не в силах, однако, сразу заговорить, о чем намерилась.

— Он сказал: придет такой час, когда богатство людей будет измеряться не рабочим временем, а свободным. Не тем, сколько человек работает, а тем, сколько он отдыхает. Видишь, как оправдывается.

— Значит, и Маркс думал о перегрузке.

— Но совсем не так, как ты…

— Почему?

— Попробуй назови мне хоть одного лодыря, который был бы счастлив или долго жил? Нет таких лодырей в природе.

— Мне, Петя, все равно тяжело смотреть на обессиленных людей. Мозоли, пот я ненавижу, как и кровь, боль…