Весенние ливни

За другим столом, на котором лежали потрепанные книги учета, печально сидел Алексеев и медленно листал одну из них. Но видно было, что мысли механика совсем о другом и его не интересуют никакие записи.

Пришло в голову: если Алексеева не оторвать от этого занятия, он может сидеть и листать книгу без конца. «Не сладко, поди, живется,— подумал Михал.— А кто виноват? Не может поставить себя — всё на побегушках, на побегушках. Провалился с царь-барабаном и свял. Да оно и правда — ни детей, ни друзей, ни настоящей работы…»

— Погоди,— бросил Михал Прокопу, видя, что тот собирается уходить.

Прокоп остановился, перекинул с ладони на ладонь сверток с мылом.

— Не обиделись? Нет? Только начистоту.

— Что вы, дядька!

В его ответе, энергичном, брошенном с ходу, в том, что он сразу догадался, о чем речь, было многое: значит, в бригаде уже обсудили случившееся и пришли к согласию.

Собрался уходить и Алексеев. Поднялся вяло, тяжело, будто преодолевая боль, и первые шаги сделал прихрамывая — пересидел ноги.

— Не захворал ли, механик? — посочувствовал Михал, которому стало жаль Алексеева — правда, больше потому, что вспомнился Кашин.

— Спасибо, покуда здоров.

— За что же спасибо?

— Ну как же!.. За то, что поинтересовался. Иногда приятно, когда человек интересуется тобой. Не часто это бывает…

Они вышли из конторки, стали спускаться по лестнице.

— А эдоровье, Шарупич, если по правде признаться, донашиваю, как и волосы,— сказал вдруг Алексеев, которому явно захотелось покалякать.— Видишь, на голове, как у ребенка, один пух остался.

— Да, годы идут!

— Идут… А что сделано? Ничего, считай. А, кажись, научился и искать, и находить, и сноровку приобрел. Только бы работать…

— А кто ж не дает?

— Тяжело своего добиваться. Да, видно, и поздно уже, дрожжи не те. Хочется тихо дожить, чтобы в покое оставили.

Алексеев заколебался, посмотрел по сторонам и стал прощаться.

— По-моему, тебе отдохнуть стоит, подлечиться,— посоветовал Михал и, чтобы задержать его, не сразу подал руку.— Буду в завкоме — надеюсь, найдем выход. Есть же свой дом отдыха, и санаторий есть.

Алексеев вызывал жалость, однако сердце к нему не лежало. «Путается среди трех сосен»,— подумал Михал, но, пересилив предвзятость, опять вспомнил Кашина и пообещал:

— Насчет квартиры тоже вопрос поставим…

Возвращаясь, он снова остановился возле формовочных машин. Прокоп и Трохим Дубовик помогали наладчикам производить переналадку. Кира и Лёдя наблюдали за ними.

Михал разумел: наставлять приучило прошлое, а молодежь не особо жалует поучения, начинает бунтовать против них, но не сдержался.

— Ударники! — окликнул он и, когда на него оглянулись, погрозил пальцем. — Не вздумайте только обижаться.

— Ничего, дядька Михал, мы не к такому привыкли,— иронически озвался Дубовик.— Видели похлеще… Так что будьте спокойны…

5

Липы на бульваре уже стояли почти голые. Немного больше листьев оставалось на подстриженном кустарнике под липами. Зато земля была покрыта ими сплошь.

Когда Юрий подходил к бульвару, откуда-то набежал крутой, перелетный ветерок. Он подндл с земли оранжевых, светло-желтых и зеленоватых мотыльков и, крутя, понес с собой. Догнал девушку, и та, растерянно и весело придерживая подол, присела в кружившихся листьях. Листья кружились у ее ног, летали вокруг, над головой, и это выглядело очень забавно.

Юрий видел лишь спину девушки, но по тому, как она присела, держа платье, как смешно втянула в плечи голову, он узнал Лёдю. Бросившись к ней, стал стряхивать листья с ее плеч.

— Я уже боялся,— счастливо сказал он,— подхватит — и поминай как звали! Что бы я тогда делал без тебя? Ну что?

— Нашел бы другую… А я шла и думала. Вот разница — падают листья и падают семена. Одни, чтобы удобрить землю, другие — встрепенуться и прорасти... Ты думал когда-нибудь про это?

— Нет, ты скажи, какую другую?

— Раю, например…

Юрий знал, что ей нравится, когда он высмеивает возможных соперниц, и сделал испуганный вид.

— Это за что же такое наказание? Спасите, люди!

Дурачась, он даже выкрикнул последние слова, а когда Лёдя закрыла ему рот, поцеловал ее ладонь.

— Кира говорит, что Райка кусачая, как осенняя муха,— будто между прочим согласилась Лёдя.

Знал уже Юрий и эту черточку в Лёдином характере. Она умела подметить у других отрицательное и при случае, когда нужно было потушить приязнь или вызвать враждебность к кому-либо, пускала в ход свое оружие.

«Значит, дорожит, боится потерять меня»,— отметил он, ликуя.

Они договорились встретиться позже, но расставаться не хотелось. Лёдя направлялась за хлебом. Юрий проводил ее до булочной, подождал, потом взял от нее авоську, и они пошли вместе. У подъезда остановились и долго, не замечая времени, болтали и смеялись. Болтали бы и еще, если б из дома не выскочил Евген и не накинулся на сестру: оказалось, все уже сидят за столом и ждут хлеба.

Домой Юрий пошел с мыслями о Лёде. Он был полон ею, не надо было даже закрывать глаза — Лёдя стояла перед ним как живая.