Вещная жизнь. Материальность позднего социализма

В этом отношении масштабные модели являются далеко не пассивными предметами с «субъективным статусом», о котором говорит Бодрийяр, анализируя коллекцию как систему[178]. Они подстегивают энтузиастов моделирования погружаться в нескончаемые поиски деталей, относящихся к истории военного дела или техники, трактуемой в национальном ключе, поскольку страна происхождения и эксплуатации – главный критерий классификации у моделистов-любителей. Модели одновременно олицетворяли и утверждали видение советской истории как непрерывного развития от первых восточнославянских государств к СССР, а затем и дальше, к коммунистическому будущему (модели несуществующих космических кораблей), и их коллекции вносили в это видение перформативный элемент. На полках бок о бок вставали парусные суда и пароходы, аэропланы с поршневыми двигателями и реактивные самолеты, благодаря чему коллекции моделей демонстрировали исторический прогресс, позволяя проследить эволюцию техники самим моделистам и их аудитории, при этом обе группы состояли преимущественно из мужчин, образованных и склонных понимать историю как процесс строительства нации. В работе «Выставочный комплекс» (The Exhibitionary Complex) Тони Беннетт размышляет, как архитектурные макеты – «идеальные города в миниатюре» – подчинили городское пространство «белому, буржуазному и ‹…› мужскому взгляду властей метрополии»[179]. Аналогичным образом коллекции масштабных моделей техники обеспечивали визуальное господство над историей, понимаемой как последовательность событий, обусловленных стремлением к техническому прогрессу и борьбой между крупнейшими мировыми державами, среди которых России / Советскому Союзу отводилась роль лидера. Вот как, например, советский писатель Марк Кабаков описал посещение Музея Краснознаменного Учебного отряда подводного плавания имени С. М. Кирова, впечатлившего его коллекцией стендовых моделей: «В длинном красно-кирпичном здании дореволюционного флотского экипажа были комнаты, увидеть которые мечтал каждый подводник. Ибо в них сосредоточена не только история КУОПП, но и всего подводного флота. Модели подводных лодок – от самой первой, построенной в 1866 году на Балтийском заводе, до современного атомохода, уникальные по своей интересности документы»[180]. Далее Кабаков упоминает российскую подводную лодку «Тюлень», в 1916 году затопившую четыре вражеских корабля и два взявшую в плен, и советскую подлодку начала 1920‐х годов «Волк», а затем переходит к рассуждениям о героизме, проявленном советскими подводниками в Великую Отечественную войну. Коллекция олицетворяла историческую преемственность, объединяя в глазах автора – выступавшего в роли зрителя – подводный флот Российской империи и Советского Союза; модели подлодок как экспонаты являли разницу в деталях, но сходство в главном – они иллюстрировали «историю ‹…› всего [советского] подводного флота». В данном случае впечатлению преемственности способствовал еще один материальный объект – дореволюционные казармы Российского императорского флота, где располагался музей. Ошибочно видеть в таких коллекциях лишь набор макетов исторической техники, так как они перформативны в том смысле, какой вкладывал в этот термин Джон Остин: они материализуют и превращают в зрелище эпистемологические и политические категории исторического времени. Кроме того, коллекции вызывают в социальное бытие и своих зрителей. Когда Кабаков писал, что залы музея, где выставлена коллекция сборных моделей, «мечтал увидеть каждый подводник», он не озвучивал мысли всех советских подводников, а объяснял, какое впечатление коллекция произвела на него самого. Коллекция побудила его представить себя образцовым советским подводником, обязательно мужчиной, как правило славянского происхождения, образованным и хорошо подготовленным к управлению сложной техникой, сознающим, что его исторические корни восходят не только к пожарам Гражданской и Великой Отечественной войны, но и к Российскому императорскому флоту.