Примечательно, что кампания середины 1950‐х годов по борьбе с хулиганством совпала не с амнистией заключенных ГУЛАГа, объявленной в 1953 году, а с началом массового жилищного строительства. Тем самым у материалистической логики, согласно которой современные условия жизни в новых квартирах, домах и микрорайонах должны были породить новый тип современного, культурного и дисциплинированного советского субъекта, обнаружилась оборотная сторона. Многие советские люди – как чиновники, так и рядовые граждане – укрепились в мысли о неразрывной связи между неподконтрольным пространством и девиантным поведением. Администрация всех уровней была завалена жалобами от жильцов новых микрорайонов, суть которых сводилась к одному: неожиданная способность зон общего пользования в их домах притягивать людей, вместо того чтобы служить пространством беспрепятственного перехода, грозила опасными последствиями – превращением местной молодежи в девиантных индивидов[323]
. Эту связь подтверждали, например, жильцы нового многоэтажного дома в Выборгском районе Ленинграда на собрании, прошедшем в мае 1968 года, когда объясняли, почему они попросили отменить план по строительству во дворе дома автостоянки вместо спортивного клуба: «В месте [планируемой автостоянки] нами предусматривается организация детской спортивной площадки. Зимой тут должен быть каток для детей. Тут же расположена ЖЭК‐24, где также будет организована спортивная работа с детьми и подростками ‹…› [жильцы] имеют желание, чтобы их дети и дети соседних домов не болтались на улице и в подъездах домов, а были заняты полезным делом»[324].В исследовании 1973 года, посвященном подростковой преступности в Республике Карелии и подготовленном для местного обкома партии, главной причиной этого явления было опять же названо «ничегонеделание ‹…› по месту жительства». Чтобы нейтрализовать влияние «улицы» на подростков, проводивших там больше времени, чем за «общественно полезной деятельностью», авторы предлагали организовать специальный загородный лагерь[325]
. Год спустя на это предложение откликнулись партийные работники Пудожского района Карелии, сообщившие, что они организовали «военно-спортивный лагерь» на базе местной войсковой части, причем «режим и распорядок» в нем «приближены к распорядку военной дисциплины»[326]. В 1976 году карельский комитет комсомола, изучив деятельность клуба юных техников в Кондопоге, особенно похвалил кружок картинга, так как его руководителю удалось выманить подростков с «лестничных клеток» и проводить «воспитательную работу»: «Еженедельно у кружковцев проверяются дневники, поддерживается постоянная связь с родителями, со школой. ‹…› Многие кружковцы ‹…› поступают в техникумы и ГПТУ по техническим специальностям»[327].Материалистическое понимание способности «улиц и подъездов» превращать советских подростков в малолетних преступников подсказало чиновникам и сознательным гражданам столь же материалистическое решение: вытащить их из подъезда и отправить туда, где они окажутся под строгим присмотром человека, наделенного авторитетом. Коль скоро подъезды так влекут к себя тела и души подростков, значит, последних надо переместить – если понадобится, силой, как намекали работники Пудожского райкома – в другую материальную и социальную среду, более благотворную для тела и души. Неудивительно, что одной из наиболее распространенных форм внеклассной воспитательной работы с подростками как в средней школе, так и в техникуме, стали экскурсии в учреждения культуры, к историческим достопримечательностям и в места, связанные с военной историей, – идея, восходящая к советским педагогическим дискуссиям 1920‐х и 1930‐х годов[328]
. Поездки к «местам революционной и боевой славы советского народа» рассматривались как способ воспитания молодежи, потому что погружали ее в материальную среду, в большей степени побуждавшую подростков примерить на себя роли сознательных членов общества, чем обстановка, в которой они жили. Теория и практика советского воспитания предполагала, что регулярная организация таких поездок сделает из подростков правильных социалистических субъектов[329].