Вещное право

Из этого принципа также не следует, что существование различных «форм собственности» (т. е. экономических форм присвоения материальных и иных благ) требует появления зеркально соответствующих им различных «прав собственности» или признания «разнообразия видов и форм» еще и для права собственности. В отечественной литературе можно встретить предложения о разработке неких «сложноструктурных моделей права собственности»[198], т. е. о формировании разнообразных «вариантов» содержания этого права, призванных оформлять различные ситуации присвоения имущества. Но этим «многообразием» фактически отрицается роль вещных и других имущественных (гражданских) прав, оформляющих экономические отношения присвоения, а неизбежно появляющиеся при этом неоправданные различия в содержании прав разных собственников (субъектов присвоения) в конечном счете ведут к нарушению и основополагающего принципа «равенства форм собственности».

Предшественники этих подходов еще в конце 80-х гг. прошлого века предлагали признать государство «верховным собственником» своего имущества, передаваемого им государственным предприятиям, а последние «хозрасчетными собственниками» этого же имущества[199], т. е. по сути возродить феодальную идею «разделенной» («расщепленной») собственности. При этом обычно оставлялось без внимания то обстоятельство, что dominium directum и dominium utile фактически имели разное содержание и оформляли разный статус лиц, формально считавшихся «собственниками» одного и того же имущества. В действительности субъекты этих «прав собственности» обладали весьма разными возможностями по использованию «своего» имущества, осуществлявшимися ими далеко не всегда в собственных интересах и по собственному усмотрению. Подобно этому и «хозрасчетная собственность» государственных предприятий в зависимости от ситуации могла стать как широким «правом полного хозяйственного ведения» (к которому в соответствии с абз. 2 п. 1 ст. 24 Закона «О собственности в СССР»[200] по общему правилу подлежали применению нормы о праве собственности), так и традиционно узким «правом оперативного управления»[201], но ни в одном из вариантов полностью не совпадающим с обычным правом собственности.

Для прежнего отечественного правопорядка была привычной ситуация неравенства реальных возможностей разных собственников при формальном равенстве их гражданско-правового статуса. Ведь нахождение имущества в государственной или в иной «форме социалистической собственности» тогда предоставляло собственнику (субъекту присвоения) неизмеримо большие возможности, чем форма «личной собственности» – гражданам (не говоря уже о гораздо более высоком уровне правовой защиты «социалистической собственности», выражавшемся, например, в не ограниченной исковой давностью виндикации государственного имущества, усиленной уголовной ответственности за причиненный собственнику вред, «автоматический» переход бесхозяйного имущества в государственную собственность и т. д.).

Вместе с тем экономическая «форма собственности» имела здесь юридический смысл, который исчез при провозглашении «равенства всех форм собственности», утративших при этом свое юридическое значение. В советском праве формально и граждане, и юридические лица (кооперативные и общественные организации), и государство в целом признавались собственниками своего имущества, имея стандартную «триаду» правомочий (ст. 92 ГК РСФСР 1964 г.), хотя способы ее осуществления и защиты весьма существенно различались у разных групп собственников. Это юридическое неравенство собственников в «перестроечных» законах о собственности 1990 г. не очень удачно попытались устранить путем провозглашения экономического «равенства всех форм собственности». Между тем следовало признать, что юридической формой выражения этого экономического принципа должно было бы быть единое право собственности, содержание (правомочия) которого не зависит от того, кто является его субъектом – гражданин, юридическое лицо или государство (публично-правовое образование)[202]. Различным может быть правовой режим отдельных объектов присвоения, но не содержание права присвоивших их лиц.

Из этого также следует, что отрицание единого права собственности и признание «многообразия видов и форм» собственности и (или) права собственности неизбежно ведут к отрицанию гражданско-правового правопреемства. Очевидно, что частное лицо не может стать субъектом права публичной собственности (как, впрочем, и наоборот). Но при таком подходе, например, отчуждение в собственность частных лиц (и приобретение ими) продукции государственных производственных предприятий, да и в целом сделки купли-продажи принадлежащих государству вещей становятся сделками, влекущими прекращение на такие вещи права государственной собственности и возникновение на них права частной собственности, причем фактически первоначальным, а не производным способом[203], что представляется абсурдным.