Вещное право

В результате можно констатировать, что все рассмотренные попытки закончились созданием не менее «своеобразных правовых институтов», чем сам траст, во всяком случае, не укладывающихся в традиционные континентально-европейские представления о вещном праве. Единственной страной континентальной Европы, активно использующей конструкцию траста, пока остается Лихтенштейн, где разработан собственный закон о трасте, серьезно отличающийся по содержанию от англо-американских представлений о трасте. Ничего общего с трастом (кроме названия), разумеется, не имеют и «трастовые операции» отечественных коммерческих банков, в основе которых обычно лежит обязательственно-правовой институт доверительного управления имуществом (гл. 53 ГК РФ).

Вместе с тем эта ситуация позволяет оценить распространенное среди некоторых отечественных юристов мнение о том, что траст позволяет быстро и эффективно решать определенные практические задачи, неразрешимые с позиций континентального европейского права. В действительности оно во многом «от лукавого»: как показывает реальная практика, основной задачей использования траста за рамками англо-американского права нередко становятся попытки увода активов (имущества) клиента-должника от требований его кредиторов. Основное «удобство» траста с этих позиций состоит в том, что на находящееся в нем имущество, обособленное от иного имущества как учредителя траста, так и управляющего им, в ряде случаев распространяется запрет обращения взыскания по любым долгам, не связанным с ведением траста. В любом случае перед кредиторами контрагента-должника, являвшегося «обычным собственником» своего имущества, при передаче его в траст появляется несколько новых субъектов (trustor, trustee, beneficiary) со сложно «пересекающимися» правами на это имущество (даже если учредитель траста одновременно является его управляющим или бенефициаром)[239], что, как правило, существенно осложняет предъявление к нему соответствующих требований.

Более того, заимствование института траста в отсутствие «права справедливости» и выработанных многовековой практикой системы прецедентов может привести к полной бесконтрольности управляющего в его отношениях с собственником-учредителем, в том числе выступающим в роли выгодоприобретателя. Очевидно, что для не обладающего необходимой компетентностью собственника, вступающего в данные отношения с целью передачи своего имущества или его определенной части в управление профессиональному предпринимателю, «доверительные обязанности управляющего» по «добросовестному ведению дел», фактически сводящиеся к периодическому предоставлению отчетов, не дают никаких серьезных гарантий соблюдения его имущественных интересов. Ясно, какими негативными последствиями для российской экономики могло бы обернуться широкое распространение траста, задумывавшегося в начале 90-х гг. прошлого века нашими экономистами для более эффективного управления государственным и муниципальным имуществом путем передачи его частным управляющим. Если же учредитель и бенефициар траста, сам будучи профессиональным предпринимателем, полностью контролирует управляющего-трасти, который действует в строгом соответствии с его указаниями, то такой «пассивный траст» как минимум вызывает сомнения в своей целесообразности.

Следует полностью согласиться с выводом В.А. Дозорцева о том, что «в других системах права, в том числе и российском праве, нет оснований для применения этой сложной, запутанной системы, нет в них и механизма, позволяющего применить эту систему», которая при таких условиях таит в себе серьезные опасности; «нет оснований для применения «доверительных» отношений, есть возможность строить отношения на четкой и единой, не раздваивающейся правовой основе, на системе обязательственных отношений. Для нас это рационально и позволяет избежать многих злоупотреблений, возможности для которых создает переход права собственности, пусть номинальный»[240].