Весна священная

ляя, вычеркивая и вставляя снова, мы составили на салфетках первую программу: коротенькие «Танцы» Сомэля, прелестнейшего романтика, который жил здесь во времена Патти и Мюссе; «Сенсемайя» Сильвестре Ревуэльтаса (мексиканца, Гаспар воевал вместе с ним в Испании) на сюжет поэмы Николаса Гильена; Па-де-де (Каликсто и Мирта) на прелестный этюд для гитары Вилья-Лобоса; «Крестьянская колыбельная» кубинца Гарсии Ка- турлы само очарование (Мирта, соло); два танца на музыку Амадео Рольдана для ударных инструментов, написанную немного раньше, уже известное «Направление» Вареза (я видела их так: небольшие группы, четкий ритм, контрапункт мимики и жеста); и завершающим аккордом — «Танец ньяньиго» 1 Лекуоны, в котором Каликсто, теперь уже постановщик, сможет занять двух удивительно талантливых мальчиков, недавно пришедших к нам, Эрменехильдо и Валерио — стальные мышцы, тонкая талия, длинные ноги, сложены на диво,— чей врожденный дар я угадала сразу, как только они сделали плие (упражнение это, на мой взгляд,— основа всякого танца, ибо оно мгновенно раскрывает выразительные возможности тела). Составив программу, мы выпили за успех премьеры, которая казалась нам поистине великолепной. «А собственно, где вы собираетесь выступать?» — внезапно спросил Хосе Антонио, возвращая нас с неба на землю. После колоссальной работы, просадив уйму денег, мы добьемся в самом лучшем случае того, что публика, любопытства ради, придет раза два в театр вроде «Аудиториума». Балет еще никого на Кубе не прокормил. («Не верите мне, поверьте Алисии Алонсо, которую я очень люблю,— в течение года она постоянно танцует в Нью-Йорке, лишь изредка наезжая в Центральную и Южную Америку».) Кроме того, примем горькую правду: на Кубе никто не согласится, чтобы в классическом, перворазрядном спектакле участвовали черные. (Был же скандальчик в «Аудито- риуме», когда Эрих Клейбер1 2 посмел ввести в оркестр здешние барабаны, чтобы придать кубинской симфонии национальный колорит.) Да, неграм хлопают в кабаре, они там играют, поют, танцуют, но белого, который свяжется с нимщ местные буржуа не потерпят. Из моей первой школы заберут учениц (Гаспар говорил мне то же самое), а когда узнают, чем я занимаюсь во второй, от мужа моего сбегут заказчики. Про меня будут 1 Ньяньиго—член одной из тайных негритянских сект на Кубе. 2 Клейбер, Эрих (1840—1956) — австрийский дирижер, с . 1936 г. жил в Латинской Америке. 320

говорить, будут язвить на мой счет: «Негров развела», «Связалась со всякой швалью», «Чего и ждать от русской». Но унывать не надо, все не так плохо («вытри слезы, ресницы потекут»). Гавана—с предрассудками, без них ли — не оценит такого спектакля, но рядом Штаты. А в Нью-Йорке — вдруг поняла я — Баланчин. Может, он помнит меня. Конечно, помнит. (К тому же он сам искал здесь, хотя и не нашел, именно то, что я ему предлагаю.) «Завтра и напиши,— распоряжался Хосе Антонио.— А не выйдет, найдем других. Я рекламирую Елену Рубинштейн, а уж у нее там связи не хуже, чем у толстой Эльзы Макуэелл. Еще я знаком с Леонардом Кирстайном...»—«Решено!» — сказал Энрике, разгоряченный плохоньким вином, от которого мы в тот вечер хмелели быстро. «Не говори, что кто-то счастлив, пока не узнаешь, как он кончил»,— неточно процитировала я, давясь сливками с корицей и пытаясь с помощью Софокла выказать притворное сомнение в успехе (к этой суеверной уловке я привыкла с детства). «Так и вижу твой триумф на Бродвее»,— сказал Хосе Антонио. Мужчины подняли бокалы. «Твое здоровье!»— «И ваше,— сказала я,—только не «салют!»». Мы пошли домой, чтобы продолжить разговор, так хорошо начавшийся над рыбой, приправленной перцем, уксусом, оливковым маслом, в портовом кабачке, где, к моему удивлению, многие знали Хосе Антонио, радостно здоровались с ним, даже обнимались. Луна не светила в ту ночь, но небо было таким ясным, что посеребренный купол обсерватории четко вырисовывался сбоку от нас, над путаницей мачт и снастей, которые, мерно покачиваясь, то открывали, то закрывали огни Касабланки. Пахло морем, плаваньем, приключением. Мы лежали в шезлонгах, на плоской крыше, словно на палубе трансатлантического лайнера. Я была счастлива, Хосе Антонио издевался над рекламой, приговаривая, что в краю плутов поневоле возьмешься за достойную плута работу, и я спросила его прямо: ну, хорошо, ему не хватает духу на подвижническую, но плодотворную бедность художника, пускай, но зачем же заниматься тем, что сам он считает и нечестным, и вредным для других. «Брошу я,— отвечал он,— лучше не станет. Реклама неизбежна в обществе потребления».— «Общество обществом, а демоны твои при тебе, как были».— «То- то и оно. Они меня терзают, грызут, вот я и спешу заработать побольше, чтобы поскорее послать все к чертям собачьим и писать, писать картины, не думая о заработке. Я хочу отвоевать право на творчество. Родовые муки очистят меня от мерзости».—г «Навряд ли,— сказал Энрико.— Ты, как и я, продал душу 11-1104 321