Весна священная

«Ничего, детка, ничего»,— сказал он наконец, заметив, что я вопросительно гляжу на него; он расстроился немного, потому что ходил в консульство Соединенных Штатов, думал, что сейчас и вернут паспорта со всеми подписями и печатями, а ему сказали, что о каждой визе надо запрашивать Вашингтон, Государственный Департамент, займет это недели две-три, бывает, и месяц, ему сообщат, как там что, и... «Опять бюрократические штучки,— сказала я.— С каждым днем труднее жить. Что ж, перетерпим. Такое уж наше проклятое время. А бывало, едешь хоть через десять границ, вокруг света, и без визы! Эти разрешения и визы пошли с русской революции, она все запутала...» — «Заметь, царская Россия первой в Европе стала чинить препятствия тем, кто ехал из-за границы».—«Все из-за нигилистов и террористов, ведь многие революционеры жили в Швейцарии, во Франции, в Англии».— «Опять наш вечный спор?» — «Нет. Честно Говоря, не стоит». Но все же я ощущала, что мой супруг что-то от меня таит, а прояснилось это дней через двадцать, когда его вызвали телеграммой (из дома, до которого от нас двести метров!), чтобы он явился за паспортами. («Видишь, просто бюрократические проволочки».) Через полчаса Энрике вернулся сердитый, в ярости, вне себя, швырнул паспорта на стол. «К черту! Я сам видел радиограмму из Вашингтона: «Denegate» \ Крикнул консулу, чтоб он подтерся нашими визами». И, задыхаясь от злости, он рассказал мне, что в первый раз (когда я застала его таким угрюмым) его долго допрашивали какие-то чинуши в очках, смахивавшие на полицейских, особенно подробно—о политических взглядах, а больше всего—«больше всего! — об Интернациональных бригадах. Он сказал все, как есть, хотя и подчеркнул (ведь это правда), что никогда не состоял в Коммунистической партии, но друзья-коммунисты у него были. А у кого их тогда не было? Те, кто допрашивал, улыбались, но не сдавались, они спросили его о разных американцах, которых он знал в Испании, особенно—про Ивэна Шипмана, пишет ли тот ему, есть ли у них контакт, и то, и се... Но хуже всего вот что: вдруг они сказали прямо, что женат он на русской, им известно, познакомился с ней в Валенсии; когда оправился от раны, приехал к ней в Париж, и в довершение спросили, не коммунистка ли она и не внушает ли коммунистических идей в своей школе на Пласа-Вьеха, так как там есть ученик Каликсто, который часто покупает книги Маркса и Ленина в букинистических лавчонках и на лотках, которые 1 Отказать (англ.). 326

стоят на Пласа-дель-Кристо, и... «В общем, устал я от этой мерзости и спросил их, они дипломаты или агенты ФБР. Вот и ответ,— он показал на паспорта, которые сам швырнул на стол.— Маккартизм — не басня!» И, со вкусом бранясь, он стал говорить мне о сенаторе Маккарти, психе и пьянице, ему помогает некий Никсон, и они творят такое, что поневоле вспомнишь салемский процесс, это и называют охотой на ведьм. Кто больше, кто меньше, все страдают от висконсинского Торквемады, а в Голливуде он навел такой страх — народ там впечатлительный, нервный,— что талантливейший Элиа Казан спасовал, сподличал и за свои страхи заплатил дорогую цену — в «Нью-Йорк Таймс» он продал своих вчерашних друзей, а тех, кого еще не предал, молил выложить все, что они знают о происках «красных», комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, которой помогают субъекты вроде этого, на роли ковбоев, Джона Уэйна... «Так что, русская жена интербрига- довца, про Штаты забудь, раз и навсегда». Гнев душил его, он ушел из дому, чтобы шагать и шагать по улицам. Он ходил и злился, ходил и возвращался к какой-нибудь витрине, глухо бранясь, словно злится он на манекен или на рекламу зубной пасты... А я — в печали, в растерянности, в уныний—пыталась усвоить невыносимую мысль: рухнуло все, о чем я мечтала много лет, что вынашивала и выносила. Я снова вспомнила вечер, когда мечта сверкнула предо мной, все осветила и мигом смела скрытую горечь неудачницы. Передо мной засияли огни, исчезли старые стены, взлетели крыши, улицы сорвались с мест, вознеслись, царапнули небо здания, оставляя там мерцающие знаки, и в этом огромном преображенном мире тихая и белая Гуанабакоа со скромной провинциальной колокольней превратилась в бескрайнюю площадь, на которой встали театры, украшенные цитрами, пегасами, аллегориями и танцовщицами Карпо. В театрах этих танцевал ансамбль, рожденный моей мечтою, приводя в восторг зрителей, убаюканных было жеманной и заученной грацией балетных трупп, становившихся все старомодней и скучнее, хотя иногда зритель об этом забывал, благодаря таланту той или иной балерины. Я же в отличие от русских адамитов, не отвергая тысячелетней культуры, подарю моим современникам блистательную новизну утробной, земной красоты, открытой заново, неподвластной времени, ибо она жила до чисел и счисленья. Я покажу ее, покажу им... Нет, ничего я не покажу. Все рухнуло. Мне вспомнилась басня Лафонтена, которую мы 327