Весна священная

заинтересовали его («вот я и увижу, благодаря Вам, что утаили от меня кубинцы»). Он просил, чтобы я сообщала, как идет работа, подробно писала, если что изменится в программе, и, насколько возможно, присылала эскизы костюмов и декораций, фотографии танцовщиков. Когда же балет примет окончательную форму, он предлагал приехать к нему, чтобы обсудить практическую сторону дела, и предупреждал, что спектакль никак нельзя показать раньше, чем через два года, «здесь репертуар составляют задолго». Радуясь и ликуя, я позвонила Хосе Антонио, чтобы сообщить благую весть, и побежала на Пласа-Вьеха, где Каликсто и Мирта занимались с новенькими, поразительно одаренными с рожденья и с неслыханной быстротой переходившими от чутья к сознанию, что именно надо делать, особенно девочки, большей частью — темные мулатки, у которых в двенадцать-тринадцать лет фигура была повзрослее, чем у шестнадцатилетних учениц мадам Кристин, моей петроградской учительницы. Иногда мне хотелось, чтобы грудь и бедра не расцветали у них так пышно, но что с того, мы собирались ставить не «Сильфиду», а совсем иные танцы, и округлое тело подходило как нельзя лучше к извилистым, рваным, ломаным, чувственным, причудливым, вкрадчивым движениям, которые легли бы на музыку Вилья-Лобоса, Ревуэль- таса, Рольдана, Катурлы, Стравинского — такого, каким я видела его, тем более теперь, после письма. Письмо я с торжеством прочитала классу, все хлопали, все смеялись и послали в кафе на углу за угощеньем (я очень любила это кафе под аркой, с мраморными столиками, стойкой красного дерева и старинной гравюрой, изображающей колониальный дом), хотели отпраздновать добрую весть. Ну, теперь работа пойдет! Ну, теперь родные (глядевшие косо на дело, которое еще не приносило плодов) поймут, что «скачкй и ломанье» — это тебе не шутка! Ученики мои перенеслись мечтою «на Север», как тут называли Штаты, они дразнились и шутили: «Смотри, не замерзни! Белым станешь», «Ты меховую шапку надень, будешь обезьяна Чита!», «Не воображай, итальянца у Жозефины не отобьешь!» Что до меня, проекты так и кипели. Я сказала Мирте и Каликсто, что эскизы хочу заказать замечательным здешним художникам, Амелии Пелаес и Рене Портокарреро, прекрасно передававшим ту причудливую пышность, которая здесь во всем — в домах, деревьях, завитушках на ширме, даже в походке. Первый раз мы станем работать по твердому и смелому плану. Я подсчитала—для спектакля нужно человек сорок шесть—сорок семь, ведущие танцоры, солисты, кордебалет. Значит, придется подобрать спо324

собных людей. Каликсто взял это на себя. Мы уже ощущали одуряющий запах подмостков, клея для декораций, канифоли для туфелек, слышали звяканье золотников, стук молотка, весь тот шум, который поднимают машинисты сцены. Времени у нас хватало на самый грандиозный замысел, а пока что надо было работать, раз, два, три... и-и-и-и раз, и-и-и-и два, и-и-и-и три... Я вспомнила прекрасную фразу Мелвилла: «Если нам остается что-то сделать, мы не сделали ничего»,— в конце концов сделала я мало по сравнению с тем, что являлось сейчас моему воображению (или таланту...), но ведь сколько раз меня останавливали и сковывали, грубо врываясь в мою жизнь, события, от которых я старалась держаться подальше. Ну ладно, а сейчас — раз, два, три, и-и-и-и раз, и-и-и-и два... Бежали месяцы, я их почти не замечала, в них не было ни блеска, ни теней, я жила простым, спокойным счастьем, которое дает нам интересная, любимая, приносящая плоды работа. Иногда, не скрою, я приходила домой печальная, потому что ученики мои репетировали неуклюже, рассеянно, устало, вяло, словно забыли все, что приобрели, но на следующий день я с радостью убеждалась, что они словно созрели за ночь и танцевали, превзойдя все мои ожидания. (Так бывает, работа идет подспудно, это хорошо знают пианисты — виртуозный пассаж не дается, только пальцы ломаешь, и бросишь, сыграть невозможно, а наутро, проспавшись как следует, играешь блестяще и легко, или еще когда учатся плавать, дело идет медленно, туго, и вдруг происходит чудо — вода сама держит тебя...) Настала минута, когда Каликсто и Мирта отработали в совершенстве Па-де-де на музыку Вилья-Лобоса, Эрменехильдо и Валерио прекрасно исполняли свои партии в одной из «Ритмик» Рольдана, отработали мы и «Весенние гадания», и еще «Игры двух городов». Мирта была прелестна в «Крестьянской колыбельной», и хотя в танце Девы Избранницы ей еще недоставало мучительной, предельной страсти, она подходила к ней все ближе, работая со мной после общих занятий, когда все уходили. Художники дали мне окончательные эскизы костюмов и декораций—я хотела, чтоб все было просто, почти как схема,— и я решила, что пора мне ехать в Нью-Йорк. «Поеду и я с тобой,— сказал Энрике.— Надо мне проветриться недели две. Я и визами займусь...» Однако вернувшись как-то домой, я застала его мрачным, хотя он и пытался это скрыть, пряча лицо за драгоценнейшим томом «Трактата о перспективе» Вредемана де Врие (Гаагское издание* 1605 года), который Тереса привезла ему из Мексики ко дню рождения. 325