Весна священная

но я всегда в курсе. Я читаю газеты — как можно не знать того, что тебе грозит?» — «Это тебе? Да ты миллионерша, живи — не хочу!» — «Вот именно. Мне и надо знать, откуда ветер дует, чтобы сберечь не миллионы — куда там! — но все же немалую сумму. Тут у нас будет черт-те что!» — «Начинаю в это верить».— «Знаешь, животные чуют землетрясение... лошади в шахтах знают, когда взорвется рудничный газ... Так и мы, богачи, предчувствуем, грозит ли что-нибудь нашим счетам в банке. Понимаешь, когда что случается, у нас уже немалые суммы за границей... А тут неспокойно, ты мне поверь. Мы по горло в дерьме, и представь, нашим буржуа это нравится. Не так уж давно Мачадо звали «Херардито». Теперь у нас Фульхенсио, они его обожают, «мужчина с большой буквы», «настоящий кубинец»... Носят кольца с аметистами, потому что «аметист» похоже на «Батиста». Надо полагать, совесть нации укрылась в Сьерра- Маэстре».— «Надежды на них мало».— «Ничего, они нагнали достаточно страху, чтобы наши богачи переводили деньги в Штаты. В краю циклонов народ предусмотрительный». Я отхлебнула побольше виски. И впрямь, от него я обмякла, утихла, немного успокоилась. Я отупела, словно меня избили, но страдала меньше. Конечно, когда я проснусь, будет хуже, да ладно, главное — приглушить чувства, иначе нельзя жить. «Что ты думаешь теперь делать?»—спросила Тереса. «А что мне делать? Поеду в Каракас».— «Хорошо. Только я бы подождала».— «Почему?»—«Потому что лучше не рыпаться. Если разведывательная служба числит тебя в подрывных, не лезь к ним. Ведь они проверяют, кто едет за границу, от них и зависит разрешение... А если снова что-нибудь случится, мы уже не сможем рассчитывать на тетю. Так что не спеши». Она пошла в другую комнату, взяла из шкафа купальный костюм, стала раздеваться: «Окунусь- ка... А то от всего этого совсем раскисла, не лучше тебя». Тело у нее оказалось ладное, темное, нервное, хотя заметно было, что грудь держится так хорошо благодаря мастерству хирурга. «В мои годы трудно быть киношной дивой,—: сказала она, перехватив мой взгляд.— То ли дело вы, танцовщицы! Но мужчины не замечают, что и требовалось...» — «Не уходи!» — «Голубчик, куда я денусь из бассейна? Я не русалочка, которая предала своих, чтобы переспать с принцем». Мне было легче от того, что она близко, и даже от того, что я слышу, как она плещется, но все же на меня накатили одиночество и отчаяние. Сдаваясь загодя, я думала с ужасом, как трудно будет влачить существование, бесплодное, словно сизифов труд. 374

Здесь ничего делать нельзя. В стране, которой правят никчемные мещане, бесчестные политики и глупые солдафоны, нет места ни гворчеству, ни духу. Библиотеки превратились в лавки, никто не ходил туда читать; концерты симфонического оркестра, столь < данного во времена Клейбера, понемногу становились пустым светским развлечением; на всем острове не было музея современник) искусства; лучшие живописцы уезжали или старели среди непроданных полотен. Словом, ясно, что животным моей породы i и-чего делать в этой столице, в этой рулетке, где духовная жизнь застыла между зеро и двойным зеро. Что же, немного погодя, через месяц-другой, поеду в Каракас без компаса веры и буду прозябать там (не иначе, ведь я никого в тех краях не знаю) рядом с человеком, разочаровавшимся в своем искусстве, оставив навсегда циников и скептиков, вроде Тересы или Хосе Антонио (нг говоря об Ольге, этой нуворишке, роскошествующей вместе с мужем-коллаборационистом), и других, вроде Мирты и Каликсто (с тли он ушел от ищеек), пытавшихся взлететь и рухнувших рядом с изувеченными жертвами режима: «Le transparent glacier des vols qui n’ont pas fui...» 1 Впервые позавидовала я Гаспару, который хотя бы верит в партию, как верил Ренан в науку. Он здоров душою, думала я, он крепок и целен, как крестьянин, как простой человек, как пролетарий старой закваски, и марксизм дает ему то, что предкам его столетиями давало Евангелие: твердую и животворящую цель, основу бытия. Ко всему прочему, отчаяние вс колыхнуло во мне застарелый комплекс вины, стремление искупить ее, которое так часто приписывают русским, тягу к самоуничиженью — словом, то, что побудило Николая взять на с ебя преступление Раскольникова. Быть может, грех мой — тщеславие; быть может, нельзя так полагаться на свой талант; быть может, дурно целиком отдавать себя танцу. Я погружалась в бездонную пустоту своей души, мне нечем было жить, мне не осталось даже горькой отрады — платить за содеянное... И в поис ках опоры я стала смотреть на то, что окружало меня. Вот бар, где среди этикеток виднеется одна с бизоном... Вот карта, знакомая, старинная карта Кубы, напечатанная невесть где, а на ней, кроме известных городов — St Christophe, Scte lago1 2, в вое точном углу острова, чуть северней гор, написано крупными буквами: «Баракоа». Какой-то край света, затерянное место, 1 «...Где спит в прозрачной льдине не взмывший ввысь полет». Из стихотворения С. Малларме «Лебедь». Перевод А. Маркевича. 2 Св. Христофор, св. Иаков (лат.), т. е. Сан-Кристобаль и Сантьяго. 375