Весна священная

дсгсй рождалось в стойле, а волхвов что-то не было, казалась бедной родственницей среди латиноамериканских стран, но вдруг ей довелось присутствовать при том, как Диоген стал царем Мидасом. И царь этот, напустив на столицу своры бульдозеров, сооружал преогромное чудище в духе самых диких чаяний урбанизма. С раннего утра (если не с ночи, когда работа шла при свете прожекторов и фонарей) эти безжалостные бульдоги принимались хрюкать, лаять, грызть и кусать землю, а i.i ними следовала свора землечерпалок, самосвалов, бетономешалок, они наступали, отступали, грязная густая масса лилась и пузырилась, гремели моторы, грузовые машины тормозили, срывались с мест, а сотни машин легковых, попавших в пробку, i ценно сигналили во всю свою мочь. Дельцов, продавцов, акционеров, покупателей, негоциантов, спекулянтов, банкиров, архи Гекторов, подрядчиков охватило какое-то бешенство, они разрушали, строили, разрушали, строили, безжалостно уничтожая шт, мало-мальски связанное со стариною, что еще хранил хоть как-то четырехсотлетний город. Разъяренные бульдозеры с особой лихостью и прытью (р-раз— и нету!) кидались на старинные дома, срывая чердаки и крыши, сбивая химеру с угла, вкатывая гусеницы в тихий патио, где растет гранат и стоят кувшины, и, свергнув Пречистую деву, царившую в дальнем вестибюле, останавливались отдышаться в известковой пыли, на грудах дымящихся обломков. Тем временем в сокрушительный грохот симфонии вступали электрические молоты, катки, свистки десятников и взрывы динамита, от которых в самое неожиданное вре мя подскакивало сердце у слабонервных жителей. А надо всем этим, словно бич господень, в небесах покачивался, выжидая, пресловутый Шар, всегда готовый добить жертву; когда же наступало его время, он, словно таран в старинной битве, обрушивал всю свою железную тяжесть на пятиэтажный дом, и гог оседал, оставляя сломанный костяк — обломки балок, торчащих из самой прочной стены. «А вот и Шар привезли»,— говорил народ, когда он величаво перемещался в другой квартал, словно непомерная аллегория карнавала, свисая с крана над еще нсдоломанными красными крышами. Там, где он остановится, воцарялся хаос — рушились кровли, ставни, оконные решетки, каменные стены, деревья, статуи, фонтаны,— словно разгневанный победитель отдал своим легионам захваченный город. Потом на расчищенном месте вставали небоскребы, зеленые склоны заливал цемент, возникали автотрассы, которые оказывались (лишком узкими уже на следующий день, вследствие чего 381

инженерам (убедившимся, что проект неверен, ибо он неизменно отставал от нужд городского транспорта) приходилось измышлять новые сочетания путей и называть их в приступе фантазии «спрутом», «пауком», «сороконожкой», заменяя при этом многовековые деревья цементными столбами, в которые были натыканы орхидеи, самые настоящие, можно пощупать и убедиться, что это — не реклама из пластика. Когда коллеги мои показали мне, к чему может привести неукротимая и анархическая страсть к строительству, я испугался и кинулся к старине, пытаясь отыскать то, что осталось от стоявшего тут прежде города. Кое-что я нашел: на одном из холмов — Национальный Пантеон, окруженный очаровательнейшими домами в один или два этажа, розовыми, желтыми, шоколадными, синими, а подальше, в конце Бразильского бульвара,— улочки с узкими тротуарами и скамьями у ворот, ведущие к истинно колониальной таверне с белыми колоннами снаружи и темной стойкой внутри, чудом сохранившейся у начала древней дороги испанцев, которая, перевалив еще за какой-то, весьма ухабистый холм, выводила тебя туда, откуда открывался неповторимый вид на порт Ла-Гуайра. Встречая, и то нечасто, лишь ослика, от хвоста до уздечки груженного цветами, я доходил до тенистого дерева, бесстрастно высившегося на склоне, и смотрел на город, раскинувшийся у моих ног, на город в обрамленье гор, наделенный всем величием, всей бедностью, гордостью и прелестью, всеми соблазнами, тайнами и противоречиями, которыми наделены столицы нашего континента, познавшие после долгой спячки неукротимую тягу к росту. Издалека, из самых дальних краев, откуда текли великие реки, из-за степей, с невозделанных земель, со склонов Анд прибывали в город неисчислимые толпы мужчин, детей и женщин, привлеченных призрачным блеском нового Эльдорадо. Пристально и отрешенно, словно бы где-то блуждая, они глядели черными глазами на первые в их жизни небоскребы; должно быть, кочевники Ветхого завета, никогда не видавшие города, смотрели именно так на башни звездочетов и висячие сады, которые дети других племен сумели создать в пустыне. Потомки индейцев и испанцев, пришедшие из Тачиры или Баринас, с берегов Апуре или Карони, удивленно узнавали, что удалось создать их братьям по крови, опередившим на несколько веков свою захолустную родню. Еще не ведавшие вчера ничего, кроме земледелия и самых древних ремесел, они переходили от ослика к лайнеру, минуя поезд (ибо единственный экспресс, соединявший Каракас с Сьюдад-Боливаром, курсировал 382