Читаем Весна священная полностью

VII ...эта диковинная, неуемная женщина, которая то и дело вырывается из своей собственной оболочки. Поль Валери. «Душа и танец»1 35 «Дальше некуда,— сказали мне,— дальше некуда», хотя испанцы когда-то основали это селение первым. Было первым, стало последним; но именно такое место подходит моей раздавленной душе, оно усмиряет меня, умиротворяет, ибо здесь никак и ни в чем не продолжается мое прошлое, ничто не связано с недавними бедами и с моей личной хронологией. Время тут не движется. Нет ни особняков с гербом над дверью, ни старинных памятников. Домики и даже церковь лишены какого бы то ни было стиля. Одинаковые и неприметные, они рождались по обеим ( торонам дороги, как богу угодно (точнее, как угодно плотнику или каменщику), и стояли, пока их не снесет буря или не победят годы, чтобы смениться, должно быть, точно такими же, без украшений, без милых карнизов, без забавной маски или гордой вазы на остром, как нос корабля, выступе плоской крыши. Два форта—древние крепости Пунта и Матачйн — давно перестали кичиться знатным происхождением, ибо камни их изъели и время, и селитра. Длинный унылый пляж, длинная улица, пересеченная другими, поменьше, уходящими к морю, море повсюду, море всегда рядом, морем пропахло все, и берег был бы точно таким, как любой другой, если бы его не сторожила каменистая громада, названная Наковальней, очень странной формы, удивительных пропорций, чья словно бы срезанная вершина венчает в глубине нагроможденье темно-зеленых, расплывчатых холмов и округлых гор. Часы и хронометры теряют тут свою власть, люди нередко забывают завести их, но, увидев, что все еще пять часов вчерашнего вечера, не думают, что утрен- 1 Перевод В. Козового. 389

ние тени укорачиваются вопреки времени. Будят тебя колокольчики, приглашая выпить крепкого, сладкого какао; а днем ты меряешь время по ничуть не мрачному звону в поминовение усопших (согласно обычаю, жители заказывают его приходскому священнику); вечером же, после провинциальной прогулки в местном парке (он треугольный, и это—единственное украшение города), можно, услышав звоночек, пойти в кино (единственное), где крутят фильмы, давно сошедшие с экрана; а потом начинается ночь, такая же, как все ночи, и тебе остается ждать утра, такого же, как все утра, разве что небо станет серым, тучи скроют гряду гор, и начнется дождь. Начавшись, он льет без перерыва спокойно, равномерно семь, восемь, десять суток, я бы сказала—совсем как в Англии (тем более, что лишь здесь, наверное, кубинцы ходят с зонтиками), если бы запах, доносящийся из глубин острова, запах мокрых деревьев, какаовых и кофейных, не пропитывал загодя улиц, хотя заметит его только тот, кто прожил тут какое-то время. (В такие дни — один лишь дождь пробуждает мою память—я почему-то припоминаю первый акт «Пигмалиона», зонтик Эрика Сэти и зонтики, падающие вместо занавеса в финале балета, на который Сальвадора Дали вдохновили безумие и смерть Людвига Баварского.) Зонтики эти так несообразны здесь, что я теряю всякое представление о пространстве. Где же я на самом деле? Не знаю, как не знал и великий мореходец католических королей, когда ступил на темный песок «священной гавани» (кажется — в конце 1492 года) и увидел, наверное, вот эти странные глыбы. Не знаю, как не знал неприметный земледелец из Эстремадуры, разводивший овец и насадивший виноградники (когда он их оставил, они одичали, ягоды постепенно стали кислыми, кусты слились с другими горными кустами), да, как не знал некий Эрмн Кортёс, когда ему надоело строчить бумаги в селенье, где жили индейцы племени баракоа, и он опять сменил занятие на другое, должно быть, более прибыльное, которое и привело его в славный Теночтитлан. В тот самый понедельник, когда я прилетела сюда (самолетик доставил меня из крохотного аэропорта, куда я летела неспокойно, очень уж много было туч и воздушных ям), завтракая в первом же кафе, я прочитала в газете немыслимое объявление, приютившееся среди реклам двух здешних достопримечательностей— рома и вермута «Наковальня». Оно гласило: «За 900 песо продается дом в четыре комнаты с земельным участком в 12 вар». Когда я сказала официанту, что это слишком дешево, он 390

Перейти на страницу:

Похожие книги

Сильмариллион
Сильмариллион

И было так:Единый, называемый у эльфов Илуватар, создал Айнур, и они сотворили перед ним Великую Песнь, что стала светом во тьме и Бытием, помещенным среди Пустоты.И стало так:Эльфы — нолдор — создали Сильмарили, самое прекрасное из всего, что только возможно создать руками и сердцем. Но вместе с великой красотой в мир пришли и великая алчность, и великое же предательство.«Сильмариллион» — один из масштабнейших миров в истории фэнтези, мифологический канон, который Джон Руэл Толкин составлял на протяжении всей жизни. Свел же разрозненные фрагменты воедино, подготовив текст к публикации, сын Толкина Кристофер. В 1996 году он поручил художнику-иллюстратору Теду Несмиту нарисовать серию цветных произведений для полноцветного издания. Теперь российский читатель тоже имеет возможность приобщиться к великолепной саге.Впервые — в новом переводе Светланы Лихачевой!

Джон Рональд Руэл Толкин

Зарубежная классическая проза
Убийство как одно из изящных искусств
Убийство как одно из изящных искусств

Английский писатель, ученый, автор знаменитой «Исповеди англичанина, употреблявшего опиум» Томас де Квинси рассказывает об убийстве с точки зрения эстетических категорий. Исполненное черного юмора повествование представляет собой научный доклад о наиболее ярких и экстравагантных убийствах прошлого. Пугающая осведомленность профессора о нашумевших преступлениях эпохи наводит на мысли о том, что это не научный доклад, а исповедь убийцы. Так ли это на самом деле или, возможно, так проявляется писательский талант автора, вдохновившего Чарльза Диккенса на лучшие его романы? Ответить на этот вопрос сможет сам читатель, ознакомившись с книгой.

Квинси Томас Де , Томас де Квинси , Томас Де Квинси

Проза / Зарубежная классическая проза / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Проза прочее / Эссе
Этика
Этика

Бенедикт Спиноза – основополагающая, веховая фигура в истории мировой философии. Учение Спинозы продолжает начатые Декартом революционные движения мысли в европейской философии, отрицая ценности былых веков, средневековую религиозную догматику и непререкаемость авторитетов.Спиноза был философским бунтарем своего времени; за вольнодумие и свободомыслие от него отвернулась его же община. Спиноза стал изгоем, преследуемым церковью, что, однако, никак не поколебало ни его взглядов, ни составляющих его учения.В мировой философии были мыслители, которых отличал поэтический слог; были те, кого отличал возвышенный пафос; были те, кого отличала простота изложения материала или, напротив, сложность. Однако не было в истории философии столь аргументированного, «математического» философа.«Этика» Спинозы будто бы и не книга, а набор бесконечно строгих уравнений, формул, причин и следствий. Философия для Спинозы – нечто большее, чем человек, его мысли и чувства, и потому в философии нет места человеческому. Спиноза намеренно игнорирует всякую человечность в своих работах, оставляя лишь голые, геометрически выверенные, отточенные доказательства, схолии и королларии, из которых складывается одна из самых удивительных философских систем в истории.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Бенедикт Барух Спиноза

Зарубежная классическая проза