Весна священная

Париже совсем недавно, изучает музыку, чтобы потом преподавать. Увлекается методикой Далькроза1, считает, что ударные инструменты, азиатские или американские, призваны сыграть решающую роль в изменении наших представлений о ритме, в них таятся новые ресурсы и их следовало бы включить в группу ударных симфонического оркестра, которая не изменялась со времен «Трактата об инструментовке» Берлиоза (об этой книге, если говорить откровенно, я не имел ни малейшего представления). Она хочет изучить ударные инструменты, их возможности, и вот пытается зафиксировать ритмы кубинской музыки, а это, надо признаться, ужасно трудно: «Понимаете, между тем, что записываешь, и тем, что слышишь, есть еще что-то неуловимое; какое-то déjalage1 2, гениальный сдвиг, вносимый исполнителем. Вот его-то я и пытаюсь схватить, но ничего не выходит...» И она снова принялась писать, зачеркивать и опять писать. «Учтите также, что они импровизируют»,— сказал я. «Ну, да. Хорошо бы, конечно, поработать с пластинками. С настоящими, записанными на Кубе. Здесь таких не достать. А в Германии, какие были, теперь больше не продаются, запретили».— «Почему?» — «Зачем спрашивать?» У меня великолепные пластинки: «Гаванский секстет», дансоны Анкерманна и Антонио Ромеу, песни Синдо Гарая. Если она хочет послушать... Она согласилась и пришла ко мне на следующий день в сумерки с целой горой разлинованных тетрадок и с метрономом, который водрузила на мой чертежный стол, сдвинув в сторону угольники, циркули и чашечку с водой для акварели. Я угостил ее настоящим кубинским ромом; она выпила рюмку, «чтобы войти в атмосферу», и в течение трех часов заставляла меня ставить пластинки все снова и снова; упорная, настойчивая, сидела и писала непонятные знаки то черными, то красными чернилами. «Черными я пишу ноты, входящие в такт,— объяснила она,— красными—те, что за тактом». А я смотрел, как она работает, и испытывал небывалое чувство тихого удовлетворения, спокойствия, уверенности. Здесь, в своей квартире, среди этой мебели, в этих стенах я всегда ощущал себя как бы гостем, чужим; приходил сюда,только чтобы отдохнуть — по возможности ненадолго, словно в гостиницу. Я избегал одиноких вечеров, под сиротливо горящей лампой, шел в ближайшее кафе и там дожидался ночи. И вот я вдруг почувство1 Жак-Далькроз, Эмиль (1865—1950) — швейцарский педагог и композитор, создатель ритмической гимнастики. Автор оперной и камерной музыки, а также ряда теоретических произведений. 2 Расхождение (франц.). 100

вал себя защищенным, укрытым, рядом с женщиной, что спокойно работала в моей квартире, распоряжалась как хозяйка: «Нет... начните сначала... Дальше... Вот этот пассаж... Дайте-ка мне вон ту тетрадку... Заведите патефон...» За окном все еще шел снег. А в комнате было тепло от музыки, от ее присутствия, она здесь так близко, доступно, совсем рядом. И вдруг я понял: женщина, что сидит, низко склонив голову, за моим чертежным столом, будет моей, должна быть моей, это неизбежно, иначе быть не может. Мало того: мне стало казаться, что она уже моя, все уже свершилось, «завтра» превратилось во «вчера», и наступающий март зовется январем. Я неожиданно прозрел, познал будущее, которое уже пережил, и это познание заставило меня забыть все другое, что «волокло меня вперед», как сказал бы Клодель1. Так, и только так. Я не знал, красива она или нет, лицо ее менялось, то напряженно сосредоточенное, то весело смеющееся. Наверное, оно красивое, но дело не в этом, а'в том, что я не могу без этого лица. Низкий, немного глухой голос... все мои чувства напряглись в ожидании. Я ничего не знаю о ней, не хочу знать, замужем она или нет, гоню от себя мысль, что в жизни ее может быть другой мужчина. Я, один только я был, есть и буду единственным мужчиной в её жизни. Голос ее проникал в самую глубину моей души, она и не знала, какие они небывалые, неслыханные доселе — ее слова, не знала, что никому, кроме меня, не понять их, что голос ее будет звучать в ночи для меня одного, и я один сразу, с полуслова пойму все... Десять раз прозвучала пластинка «Четыре голубки». Наконец она отвела рычаг, сказала: «Приятная работа, но утомительная», и закрыла тетрадь. Я предложил ей еще рюмку рома. Начался разговор: она еврейка и гордится этим, хоть и неверующая. «Основы иудаизма, на мой взгляд, чудесная старина. Ничто не трогает меня так, как пение в синагоге. Но я неверующая и выполнять неукоснительно все обряды не чувствую ни малейшей потребности. Обряд не имеет ничего общего с народной традицией. Он отвечает религиозному чувству, а у меня его нет. Иногда я выполняла кое-какие обряды, но это был обман, просто чтобы не огорчать родителей...» В детстве у нее были большие музыкальные способности, ее начали учить игре на фортепьяно, но мечту о карьере пианистки пришлось оставить: произошел несчастный случай, средний палец на левой руке потерял подвижность, да и подвижность всей кисти оказалась ограниченной. Тогда она решила получить 1 Клодель, Поль (1868—1955) — французский писатель, драматург и поэт. 101