Весна священная

тебя гребенка найдется?» И через некоторое время появился в той же грязной одежде, но теперь все-таки в нем можно было узнать человека, с которым я встретилась в Валенсии, в ночь, когда шел спектакль «Марьяна Пинеда». «Три часа. Я еще успею в «Насиональ Сити» на Елисейских полях. Ты никуда не уходи. Я тебя приглашаю откушать в «Перигурдин»... Около шести он появился совершенно неузнаваемый в новом костюме из магазина готового платья Эсдерса, в рубашке из «Ле Труа Картье», галстук подобран с большим вкусом, на ногах — мокасины из «Олд Ингленд», в руках — цветы, ветки новогоднего остролиста и омелы... «Ну, что, похож я на настоящего кавалера? Костюм, конечно, не очень-то, но... мне надо было срочно, пришлось тут же подгонять кое-как. Ну, а теперь пошли поедим...» Через некоторое время мы сидели в ресторане, и я смотрела, с каким наслаждением и с какой жадностью поглощал он все подряд— устриц, семгу, мясо, сыр, слоеные пирожные, вино... он заказывал без конца, я не могла столько есть, но ему, видимо, необходимо было все это после долгих лишений. «Ты представь только: неделя за неделей мы ели одну только кукурузную муку. Суп из кукурузной муки, фрикадельки, сладкое. Хлеб—тоже из кукурузной муки, не белый, а желтый...» И он с жадностью набрасывался на еду, он заново открывал для себя все эти деликатесы, обильно запивая их вином «Сансер» и «Шато-Неф дю пап». Когда дошло до десерта, он как будто насытился и утих. Заказал дорогой коньяк, самую лучшую сигару, сказал, глядя куда-то вдаль: «Прости, что я не рассказываю. Очень уж тяжко это все. Как мы бились! И вот —полный крах. Интернациональные бригады распущены, ликвидированы в октябре по политическим соображениям. Мою часть распустили в Фигерасе неделю тому назад. На прощанье говорили длиннейшие речи. Что мы остаемся любимыми сынами Испании; и счастья, мол, нам и мира у себя на родине. Все очень трогательно. Но, когда переходили границу, впору было завыть от злости. Но нет. Мы не плакали. Мы шли походным строем, колонной по четыре. Оборванные, но не сломленные. Горько было, но держались мы твердо. Жалкие с виду, мы сохранили мужество и бесстрашие—так мне кажется по крайней мере. Многих отправили в концентрационные лагеря, посадили — опять! — за колючую проволоку в Аржелес-сюр-Мер и Амели-ле- !>эн. Мне повезло. Потому что я кубинец. Полицейский сказал, что Куба американская колония — и это в какой-то степени правда,— а французам дана инструкция не применять особо жестких мер к американцам, вот меня и отпустили... Когда 7-1104 193

прибыли, Марсель Кашей сказал большую речь: «Здесь вы продолжите работу, начатую там». Но это хорошо для французов. Меня-то вышвырнут из страны в два счета... Garlón: un autre cognac...1 Ты будешь?» — «Давай».—«Qa fait deux, alors...»1 2 Мы помолчали, официант вернулся с бутылкой и двумя рюмками.— «Вы знаете, что Жан-Клод?..» — «Нет, не знал. Но вижу, раз ты ничего о нем не говоришь... В том секторе, куда он попал, бои были страшные. La Debacle»3. Опять помолчали. «Ладно... Война есть война». Официанты начали снимать скатерти со столов. «Я тебя провожу». Пошли по улице Монтань-Сант-Жёневьев. «Мой рюкзак у тебя остался». Поднялись в квартиру. В шкафу я обнаружила бутылку арманьяка, оставшуюся от прежних времен. Под воздействием алкоголя я оживилась, стала рассказывать о себе, о балете, о сезоне в Монте-Карло. «Прости, что не рассказываю о войне»,— сказал он удрученно, и я поняла: ни на минуту не может он забыть о том, что произошло, только не хочет в этом признаться: «В последние месяцы стало совсем скверно. К тому же на войне учат драться, а не разговаривать. Многое словами не передать...» Мы снова надолго замолкли. «Тишина какая. Здесь я опять тишину услышал. Не сердись, что все молчу. Завтра расскажу... Ничего, если я еще посижу немного?» По правде говоря, только с его появлением я сбросила с себя оцепенение, в котором жила все последнее время. Он вошел в квартиру, и все вокруг—книги, картины, мебель—снова обрело смысл. Моя поездка в Испанию — не просто мучительное воспоминание, она включена теперь в течение жизни, а у жизни есть «вчера» и, как знать, может, будет «завтра». Да и теперешнее мое существование как-то изменилось, стало другим. Летели часы, а мы все сидели, изредка перекидываясь словами, вместе радовались нежданному покою. И тут я увидела, что уже три часа. «Где вы собираетесь ночевать?» — спросила я. «Да не все ли равно! Найду какой-нибудь пансиончик в Латинском квартале: chambres de voyageurs, chambres á la journée...4 Лишь бы более или менее приличный». Лицо его стало серьезным: «Я знаю, что должен уйти. Но от одной мысли об этом мне становится жутко. Почему, знаешь? Я боюсь, боюсь остаться один в комнате, где на стене в изголовье кровати висит картинка с изображением Пизанской падающей башни. Видишь ли, мне трудно объяснить. 1 Гарсон, еще порцию коньяка (франц.). 2 Тогда две порции (франц.). 3 Разгром (франц.). Подразумевается роман Золя. 4 Комнаты для приезжих, комнаты с поденной оплатой (франц.). 194