Весна священная

конец истинно великого начинания породил во мне долгую молчаливую скорбь, глухое безнадежное отчаяние; я понял: дело, которому я отдался всей душой, было заранее обречено на провал, потому что (я увидел это только теперь, вдали от шума битвы) наш тыл подтачивали, подрывали, разлагали посторонние силы; беззаветна была отвага, ведь всего несколько месяцев тому назад мы совершали чудеса, мы создали и ввели в бой батальон имени Бабеля. А теперь великое благородное дело разрушено; испанцы будут молиться: «Да здравствуют цепи! Убереги меня, господи, от опасной привычки думать!», вновь наводнят Испанию инквизиторские колпаки и санбенито, лакированные треуголки гражданских гвардейцев, чалмы марроканцев, да лихо надетые набекрень (не то солдат, не то цыган) солдатские фуражки; будто вновь навис над страной пресловутый пышный плюмаж Валериано Вейлера, благословляя победителей, убийц Гарсиа Лорки, они завершат зверскую расправу, и тогда начнется заключительная часть, конец праздника и конец Республики — сверкающие эполеты, муаровые ленты, длинные шпаги, камеристки, воскресшие длинноносые маркизы, фейерверки, глупая болтовня в ярко освещенном, будто театральная сцена, Паласио- де-Ориенте, полном людьми, чьи поступки и взгляды также безнадежно устарели, как поступки и взгляды всех этих как бы выключенных из хода времени графинь, княгинь и генералов императорской гвардии, что молятся здесь в храме, склонясь под тяжестью своих призрачных видений, сами похожие на призраков. Опять убыот вх Испании Гарсиа Лорку, опять будет томиться в тюрьме Мигель Эрнандес, опять на старом знакомом поле Монтъелъ послышится подлый, зовущий к убийству вопль Миль- яна Астрея. Европа, эта Европа обанкротилась полностью. Я приехал сюда томимый жаждой, я стремился напиться из кладезя духа и знания, и вот мыслителей нет, только пустые черепа, в которых стучат, как костяшки, ссохшиеся мозги. Сократ ждет смерти в Бухенвальде. Грязный фашизм торжествует, у него слишком много сторонников, явных и тайных. Настало время бежать, покинуть прекрасные города, Рим, Нюрнберг, светочи культуры, арены мудрости, колыбели цивилизации (колыбель всегда воняет мочой...), как продажные шлюхи, готовы они отдаться первому попавшемуся болтуну—надув грудь, выпятив губы и поднимая руку на древнеримский лад, он обещает им могущество, колонии. Чего же ждать от Европы, когда Рихард Штраус, Фуртвенглер — кто мог с ним сравниться, когда он дирижировал Пятой симфонией! — Г изекинг, Клеменс Краус, 199

Поль Клодель, Луи Фердинан Селин (чье «Путешествие на край ночи» очаровало Жоржа Батая), Дрье ла Рошель, Анри де Монтерлан (этот дошел до того, что сказал: «Германия приставлена к Франции как Ксантиппа к Сократу, чтобы дать ей возможность возвыситься»!!!...) и многие из компании Маритэна одобряли и жертвы Герники, и орудийный обстрел Мадрида, и бомбардировку мирных испанских городов немецкой авиацией, а знаменитый философ Мартин Хайдеггер выразил все это одной фразой: «Фюрер сам по себе является немецкой реальностью, настоящей и будущей, и ее законом» — dura lex, sed 1ех1— стоившим жизни миллионам наших современников. (“J’a d’la joie”1 2,— пел в эти дни весь Париж, зараженный веселостью Шарля Трене... “J’a d’la joie...“). Потом я узнал нечто чудовищное— Мартин Хайдеггер вступил в NSDAP3, на фотографии, помещенной в газете Фрайбургского университета «Фюрер» (sic!), он стоял, подняв руку в фашистском приветствии, с надменным лицом, выставляя напоказ повязку со свастикой, и в моем представлении он стал как бы Устроителем, Распорядителем, Первой скрипкой «Плясок Смерти», что начиная с 1936 года бушевали в Европе (“Amusez-vous, foutez-vous de tout”4, пели между тем в кабаре на Монмартре...). И вот теперь мы с Верой спасаемся от этих Плясок Смерти» на борту «Бюргердейка», и скоро уже покажется вдали Морро5. И чем мы ближе, тем больше одолевают меня опасения — сумеет ли Вера приспособиться к новым незнакомым условиям, к другому, чуждому ей до сих пор взгляду на жизнь? Я начал бояться с того утра, когда застал ее на палубе в.балетных туфлях у «станка» — она упражнялась, держась за перила. Я знал: для Веры жить — значит танцевать. Когда мы бежали из Европы (а это было настоящее бегство), она словно забыла о балете. Но едва только наш пароход миновал Азорские острова, едва только ужасы Европы остались позади, она сразу же, как о чем-то само собой разумеющемся, заговорила о своей работе там, на Кубе. У меня не хватило решимости сказать ей, что на моей родине нет постоянной балетной труппы, к тому же, насколько я знаю, земляки мои не слишком интересуются классическими танцами. Вдобавок 1 Суров закон, но закон (лат.). 2 У меня радость (франц.). 3 Сокращенное название национал-социалистской партии Германии. 4 Забавляйтесь, плюйте на все (франц.). 5 Морро—крепость у входа в Гаванский порт. 200