Весна умирает осенью

Поразмыслив, Оливия решила ни о чем мать не спрашивать: раз ей не объяснили всего сразу, значит, была какая-то причина. Смущало то, что не знал об этом и отец. Он полагал, что у жены полная занятость, и не раз предлагал найти какую-нибудь женщину, которая могла бы присматривать за ребенком в ее отсутствие. Но мама лишь отмахивалась – девочка у нас уже большая, справится.

И Оливия справлялась: сама подогревала себе обед, сама делала уроки, сама добиралась до училища, где проходила балетную подготовку.

Зато впоследствии, когда она оказалась одна в парижском балетном пансионе, ей не пришлось ни к чему привыкать – ранняя самостоятельность выручала всегда. Единственное, с чем Оливия не могла сжиться, – это гнетущее чувство одиночества, незащищенности, душевной пустоты.

Оно зародилось в тот день, когда на отцовский юбилей в их доме собрался народ: приятели, коллеги и даже бывшие пациенты. В гостиной бренчало фортепьяно – кто-то из гостей музицировал, фальшиво выводя старую мелодию. Отовсюду раздавался смех, то и дело хлопали двери, а из отворенных окон доносились дружеские тосты.

Наконец, раскрасневшийся, слегка захмелевший от вина и радости отец пригласил всех «в патио» – закуток во внутреннем дворе, где за плетеной оградкой в тени приземистых фиг скрывались садовые кресла и небольшой инкрустированный столик. Его преподнесла в качестве подарка любимая дочь – Оливия. Целую зиму она собирала осколки керамической плитки вокруг школы и училища, а потом сажала их на специальный клей, следуя своему замыслу.

– Напоминает авангардный стиль Вишневского, – заметил один из гостей, изучая рисунок. – Посмотрите: та же контрастность, те же формы…

– Да брось ты, Никос, какой абстракционизм, – возразил отец. – Это образный мир детской души: только она так бесхитростно и прямолинейно может выразить сущее. У Анны, кстати, на этот счет была своя теория, давайте ее спросим…

Он осмотрелся в поисках жены, но во дворе ее не обнаружил.

– Оливия, сердце мое, не знаешь, где мама?

Оливия пожала плечами и отправилась на разведку в дом. Однако ни в одной из комнат матери не оказалось. Поддавшись озорному любопытству, девочка распахнула входную дверь и выглянула наружу.

На улице было пустынно – день выдался знойным, и большинство семей отправились к морю или же коротали время в затемненных квартирах. Вдруг в отдалении, рядом с детской площадкой, она заметила знакомое авто. Это был спортивный «Ауди», который уже не раз попадался ей на глаза рядом с училищем. В нем сидели двое: мужчина с чуть резковатыми чертами лица и ее мать. Они о чем-то разговаривали, и Оливия решила не мешать – наверное, заскочил по делу знакомый с работы.

Неожиданно мужчина выбрался из машины, обошел ее и помог маме выйти. Та подняла лицо и взглянула на него с доверчивой улыбкой – в ней сквозила такая нежность, такая пронзительная искренность, такая теплота, что Оливии стало не по себе. Мир завертелся, замелькал перед глазами, словно кто-то ударом опрокинул ее навзничь…

Они стояли, не сводя друг с друга глаз. Мать протянула руку и приложила ладонь к его груди, словно пытаясь нащупать под рубашкой сердце. Он обхватил ее пальцы и прижал к себе крепко, не проронив ни слова. Через мгновение мать развернулась и, опустив глаза, зашагала к дому.

В душе Оливии что-то всхлипнуло и тут же захлебнулось. Не разбирая дороги, она бросилась в свою комнату и захлопнула дверь.

Прошло много лет, но эта немая сцена до сих пор стояла у нее перед глазами. Но даже теперь она не решалась расспросить мать об этом человеке. Только ночами в припадке неукротимой щенячьей тоски, которая накатывала на нее без предупреждения, Оливия вжималась лицом в подушку и шептала: «Как ты могла… А мы?!»

Дождавшись своей очереди в зоне ожидания такси, Оливия наконец запрыгнула в просторный «Ситроен». Температура в Париже опустилась до нуля, воздух наполнился свинцовой гарью, и ей тут же захотелось вернуться назад, на Корфу. Причина крылась не только в погоде, тоске по родителям, тревоге за отца, но и в том, что с Родионом за время Рождественских каникул они ни разу не разговаривали. Он уехал в Нормандию и давал о себе знать лишь короткими сообщениями: они были вежливы, но напрочь лишены эмоций.

Праздничный город выглядел пустым, и до Монмартра от аэропорта они долетели за полчаса. Таксист высадил ее у калитки и застрекотал шинами вниз по проспекту Жюно – его уже ожидал новый клиент.

На входе в дом, к которому примыкала их пристройка, стояла немолодая женщина. На голове ее красовалась синтетическая шапка-ушанка, а сухопарые лодыжки были обмотаны полевыми гамашами, какие носили солдаты времен Второй мировой.

Негнущимися от холода пальцами она пыталась нащупать в сумке сигареты, бормоча себе под нос: «Ну погодка… что твои Альпы! Наверное, опять холодный фронт «Москва – Париж». Одного я не пойму: как они там в Сибири курят?!»

Поднимаясь по ступеням, Оливия усмехнулась про себя: каким образом курят в Сибири, ей предстояло выяснить.