Весна умирает осенью

Оливия обернулась. Перед ней стояла та самая женщина, которую она видела в видеоролике накануне вечером. Правда, в жизни знакомая Зои оказалась значительно старше.

– Записку… об упокоении. – Оливия взяла из стопки листок с восьмиконечным крестом у верхнего края. Написав на нем что-то крупным почерком, она протянула его незнакомке.

– Положите вон туда, в свечной ящик, – указала та подбородком, взглянув мимоходом на прошение. В нем значилось одно-единственное имя.

– Боже мой… вы знали Зою? Каждый день о ней, голубушке, молюсь!

Оливия коротко рассказала об обстоятельствах своего знакомства с актрисой. Точнее, только о том, что она брала у нее не так давно интервью для документального фильма об Андрее Вишневском. Этим она сразу расположила к себе собеседницу.

Утирая слезы кончиком палантина, покрывавшего ее голову, та поведала свою историю.

Ее звали Нина Воронцова. Она была ровесницей Зои – тоже родилась в самом конце войны. Отец Нины, борец Сопротивления, был добрым знакомым Андрея Вишневского. В тридцатых он принадлежал к художественным кругам Парижа, но так и не смог ничего добиться на этом поприще. В конце концов он нашел себе применение в роли оформителя витрин магазинов и бистро. А еще отец рисовал панно для украшения интерьеров питейных заведений, в которых проводила время монпарнасская богема. Однажды кто-то из приятелей привел его в студию на набережной Уаз, хозяином которой оказался Андрей Вишневский.

– Русские в Париже тогда жили тесной коммуной, – вспоминала Нина. – Мы собирались на общие праздники, литературные вечера. Многие были участниками патриотических ассоциаций, но главной объединяющей силой была все же не политика, а церковь. Вера держала нас на плаву, подпитывала, укрепляла. Моя мать, например, двадцать лет прослужила при соборе свечницей. Со временем это стало и моей добровольной обязанностью.

– Значит, Зою вы знали с детства?

– Да, росли мы вместе. Правда, Вишневские были довольно обеспеченными людьми, а мои родители перебивались с хлеба на квас… Но, когда мы оказывались здесь, в церкви, все условности теряли значение. Зоина мать трудилась одно время в канцелярии настоятеля храма: вела административную переписку, следила за порядком в библиотеке собора…

– Скажите, а семейный доктор Вишневских, Осип Штерн, на службах бывал?

Нина неопределенно покачала головой.

– Не уверена… Лично я его не знала – он уехал из Парижа накануне моего рождения. А вот Ольга Вишневская была с ним очень близка.

– Почему вы так думаете? Об этом рассказывала Зоя?

– Нет. Она как раз не любила на эту тему говорить. Но раз вы интересуетесь… Пойдемте-ка, я вам кое-что покажу.

Подозвав хромого служку, который прибирал на клиросе, Нина поручила ему присмотреть за лавкой и повела Оливию в церковный двор. А оттуда к небольшой двухэтажной пристройке.

– Подождите минутку, – попросила женщина и исчезла за крашеной дверью.

Через минуту Нина появилась на пороге с какой-то книжицей в руках.

– Вот взгляните…

Оливия взяла потрепанный томик и прочитала на обложке: «Помя́нник». Бережно, боясь, что он рассыпется от старости у нее в руках, развернула и попыталась прочесть несколько строчек. Эта была молитва на церковно-славянском. Текст ее выцвел от времени и стал неразборчив.

– Помяни, Господи, благостию Твоею вся ближния моя… – удалось ей разобрать на одной из страниц.

– В такой синодик вписывают имена живых и усопших для поминовения, – пояснила Нина. – Раньше помянники были в каждой семье и передавались из поколения в поколение. Тот, что вы держите в руках, принадлежал Ольге Вишневской.

Оливия перевернула листок. Справа, под заголовком «О упокоении» присутствовал длинный список имен. Левая страница – «О здравии» – содержала лишь несколько записей. Последние две были выполнены тщательно, четким бегущим почерком.

– Это рука Ольги? – уточнила Оливия.

– Да, ее…

Оливия задумалась. Выходило, что единственными людьми, о благополучии которых заботилась Вишневская, были «младенец Зоя» и «раб божий Осип».

О родном муже перед Всевышним она не хлопотала.

– Как-то странно, верно? – спросила Нина, придерживая рукой слетающий на ветру палантин. – Ведь муж в ней души не чаял…

Оливия не знала, что ответить.

– А почему эта вещь хранится у вас? Разве для домашней молитвы она была не нужна?

– Ольга всегда оставляла помянник в церкви и просила перед каждой литургией подавать его в алтарь.

– Ну а Зоя? Неужели не хотела забрать семейную реликвию себе?

– Я ей предлагала. Но она заглянула однажды внутрь, оттолкнула книжицу и так побледнела, что я за нее испугалась. Больше об этом мы с ней не разговаривали.

Проводив Нину до паперти, на которой сидел, демонстрируя изувеченную ногу, испитой калека, Оливия поблагодарила ее и пообещала вскоре зайти.

На прощанье она все же решилась спросить:

– Значит, о послевоенной судьбе Штерна вам ничего неизвестно?

– Только в общих чертах. Кажется, он уехал в СССР с эшелоном возвращенцев. А там с ним что-то стряслось…

– Но Вишневские ведь наводили о нем справки?