Вести с полей

– Никогда, – мрачно подтвердил Данилкин, директор, и налил себе и всем по половине стакана. – Это Володя Самохин придумал. Они в «Альбатросе» всю жизнь так делают. А нам он эту идею первым подарил. Да, Вова?

– Мы, Ильич, чистых весовых тонн взяли почти семь тысяч да ещё маленько  с четырёх с половиной тысяч гектаров. Как в «Альбатросе». – Володя Самохин уже так увлекся, что о своём «альбатросском» гражданстве забывать стал. -Только там у них площадей побольше. А по урожайности – одинаково. Да  у нас ещё местами земля – солонец сплошной. А то бы взяли все семь с половиной тысяч. Наука, бляха!

– Я тебя теперь никому не отдам. Дутов обратно  запросит – так хрен ему! У него ещё четыре агронома есть, – прихмелевший  Данилкин взял Самохина в обнимку и пошли они в совхоз. В контору. Остальные, включая мотоциклиста Зарубина из столовой, медленно за ними двинулись. Кто обсуждать чудесное свершившееся и светлое будущее, а мотоциклист в столовую нетронутое питьё повез обратно и невостребованную закуску.

Ай, вай! – встретил компанию в кабинете счетовод-экономист Еркен Жуматаев. – С праздником всех нас! Егер сен жерді с;йсе;, онда ол сені де жа;сы к;реді! Если, я говорю, ты землю любишь, то и она тебя полюбит!

– Кто звонил? – спросил Данилкин пока остальные рассаживались.

– Майор Малович звонил из УВД, – осторожно сообщил Еркен. – Больше никого.

– Ладно, вы все идите по домам, – Данилкин сел за стол, снял кепку и достал записную книжку. – Завтра поговорим. Ты, Еркен, останься пока. На пару слов.

– Я  тогда городских шоферов пойду отправлю в Кустанай. Ты, Ильич, заплатил им уже?

– Обижаешь, Чалый, – скривился директор. – Вечером вчера ещё. Хорошо заплатил. Попрощайся с ними и от моего имени с благодарностью. Начальнику я сам потом позвоню.

Все разошлись. Еркен взял бумаги, свой стул и перебазировался к столу Данилкина.

– Вот Самохина отчет, – протянул экономист два мелко исписанных листа желтоватой бумаги. – Государству мы по правде отвезли семь тысяч двести  тонн и ещё восемьсот килограммов зерна. Из них пятьсот тонн проса. Овса – двести.

– План по пшенице какой был? – Данилкин развалился на своём большом стуле со спинкой, обитой кожей и аккуратно вставленной в полированную рамку.

– Три  двести. Как и в прошлом. И в позапрошлом, – Еркен почесал ручкой за ухом. Улыбнулся. – Добавим жус грамм? Скажем, не семь двести, а, скажем так – девять четыреста. А, бастык? Знамя опять на трассе повесят. Все увидят! И медалей много дадут. Ну, премии, конечно, побольше, чем за семь тонн. А?

И тут же что-то скользкое и вонючее зашевелилось в утробе директорской. То был паразит головы и всего организма – соблазн. Удивительно, но распознал его Данилкин, директор, не сразу. Было такое страшноватое, но жгуче желанное чувство очень давно. Одиннадцать лет назад, когда Костомаров Серёга, молодой и энергичный, в первый раз подкинул ему мысль – дописать в большой отчет ещё столько же, сколько собрали на самом деле. Три дня Данилкин ходил тогда потерянный, плохо спал, почти не ел, только водку пил, сомневался и таил предложение счетовода от жены. Но не утаил. И Соня сказала ему так в тот далёкий год слова роковые, сделавшие из него к сегодняшнему дню обычного мерзавца, обманщика наглого и классического труса. Как она угадала тогда подсказку Костомарова, Данилкин и до сих пор не понял. Соня так решила дальнейшую их семейную и начальственную судьбу:

– Нам, Гриша, так и так когда-то помирать надо. Когда именно, я знаю. Мне всё кто-то мудрый и невидимый всегда  верно подсказывает. Так он говорит, что жизнь у нас с тобой обоих долгая и без бед. Они нас обтекать будут. Как вода сухой островок. Потому ты не ползи. Даже не иди и не беги. Ты лети, Гриша! Бойся только бога. ЦК КПСС и обкома не стесняйся. Им целинные герои во как нужны.! Передовики! Слава республики и страны! Костомаровские начёты сверхплановые береги. Держи при себе. Всё пусть пишет под копирку. И не подписывай никаких его бумажек. И агрономовских тоже. Они пусть в них расписываются и оригиналы тебе отдают. А ты их домой неси. У меня в сундуке лежать будут. Подписывай только последнюю короткую бумагу. Рапорт в обком и управление. И печать ставь. Всё! И будем жить в почёте, в орденах с медалями и в уважении да достатке. Всё понял, Гришаня?

Вот с того и началось. Совесть на третий год вообще стихла и спряталась. А Данилкина и совхоз, как угадала Соня, никто не трогал и в жизнь его неправедную не лез. Данилкин любил и ценил своих рабочих. Искренне. Жить помог хорошо, безбедно. Народ далеко не весь соображал, что директор мухлюет. Но даже те, кто понимал, Данилкину не мешали. Жить хорошо было хорошо. Один только агроном Стаценко держал его всю жизнь целинную в таком напряжении, как тонкая цепь быка годовалого. Порваться могла в любой день. Царство ему небесное, врагу директорскому.