Вести с полей

Данилкин слушал сейчас Еркена, потом как-то собрал в одно место всю волю свою и силу разума, и скользкое да вонючее, прущееся наружу из организма, выкинул в окно. Просто подошел, открыл и хорошенько покашлял как при простуде лихой. И, надо же – вылетела к чертовой матери гадость. Испарился соблазн.

– Как есть, так и пиши. И мне отчетную рапортичку для обкома и управления

с натуральной цифирью дай на подпись. Там и так два плана с прицепом. Первую медаль за доблестный труд получишь. Уже инструмент будет в руке для движения наверх. Усёк?

– Молодец, баскарма! Не ожидал. Думал, скользить будем, как змеи извиваться. Ну и Аллах свидетель – ты джигит, бастык. Прими уважение!

Еркен Жуматаев крепко пожал Данилкину руку и, улыбаясь, вышел из кабинета.

Сел директор на окно, подтянул к себе красный телефон с гербом под диском и набрал УВД.

– Я Малович, – сразу же ответил Малович.

– А я Данилкин, майор! – радостно сказал директор.– Уборку закончили на настоящую пятерку, не поддельную. Потому жду вас с Тихоновым, Саша, в баньку. Как обешал я тебе и ты мне. Когда приедете?

– А вот завтра к вечеру и топи, – Александр Павлович сладко потянулся.– Давно праздников не было. А тут бац – праздник! Всё. Отбой.

Данилкин посидел ещё немного на окне. Думал. И, что интересно, не мелькнуло у него в голове ни одной плохой или пугливой мысли. Чего давно не было.

– И не будет теперь, – Данилкин, директор, смачно выматерился, закрыл окно и пошел домой. Продолжать жить.

***

  И вот именно в это счастливое для всех трудящихся совхозных время на территории «Корчагинского» где жили урки, беглые, бичи и приблатненные, завертелась буза. Ни с чего вроде. Обычные работяги без тёмных прожилок в прошлом своём вообще никак бы не отнеслись к тому, что их разместили в поле на этот фронт работ, а не на тот. Куда пошлют, там и вкалывали. А вот блатных сильно задело. Данилкин на ответственную уборку никого из них не взял, а собрал после покоса, обмолота, развоза на склады и элеватор для подборки зерна с дорог и стерни  мётлами, лопатами и джутовыми мешками. Они, конечно, пошли и сделали дело не хуже остальных. Но осадок остался.

Собрались урки и доходяги  без роду и племени дома у Колуна, пахана местных бродяг и зеков, откинувшихся с ближайшей зоны, «четвёрки», на поселение. Сперва хорошо выпили за добрый урожай. Потому, что перечислят за него совхозу приличные лавешки, а на них всем кагалом будет жить сытно. Ну, да и премии, как всегда, тоже дадут. Хотя среди пятисот приблатнённых  был всего один тракторист, а комбайнеров вообще не имелось. Данилкин давал им премию и после посевной, и после уборочной за

исполнение подсобных работ, где не надо было иметь вообще никакой квалификации.

  Обычно это не нервировало даже пахана, не мяло его самолюбие и гордость. А тут, при огромном урожае, людей в кузовах, равняющих зерно из бункера после обмолота, явно не хватало. Почти всё, кто махал там лопатой, вырубались временами. Натурально падали в обморок. Потом очухивались, пили много воды и опять махали лопатами. А здоровенные бугаи из числа урок, блатных и беглых лежали  по домам на койках или в карты резались. Кто-то с удочками сидел на озере. Короче, бездельничали все.

Вот в том, что их не позвали на помощь в тяжких трудах, усмотрел Колун не просто несправедливость, а презрение Данилкина к «низшей касте». Да, премии он давал. Может, просто за компанию. Но обостренное чувство собственного достоинства, выжившее на зоне и в бродяжьей жизни, было дороже денег.

– Данилкин, сука, в сявки нас опустил, – бесился Колун после второго стакана самогона. – На киче бы каждого из нас заставлял каждый день парашу чистить. Тут, на поле, мы ему не канаем за трудящихся. Свои у него чуть не подыхали от напряга, а мы, как фраера квасились тут, бадягу месили.

– Пошли к Данилкину, – крикнул «Сухой», три года добивающий своё досрочное на поселении в совхозе. – Пусть ответит, падла! Он нас за людей не держит или очкует, что мы зерна натырим в свои лепни или леваки. Да у меня платка носового сроду не было. А в кармане сколько я унесу?! Жлоб, сука! Пошли, предъяву ему на лоб наклеим. Пусть отбазарится. Если сумеет.

– А не отбазарится – хазу его под  красного петуха подставим и отлынкуем куда подальше, чтоб никакая мусорня не надыбала! – добавил Витька Хлыщ, домушник с десятилетним общим стажем отсидки.

Они грохнули по стакану и пошли на улицу. Там уже стояли мелкие бродяги, босяки. Ждали – чего прикажут урки.

– Дрыны взяли все, вилы, лопаты. И хряем к бугру. Прямо домой, – крикнул Колун. – Перья никто не берёт, поняли? Мы свою мазу так возьмём. Без финаков.

И орава из ста, примерно, босяков, шумя и матерясь, повалила к дому Данилкина. Софья Максимовна заметила их первой. Растолкала прилёгшего на диван мужа и сунула ему в руку рацию.

– По-моему, блатные иду нас с тобой убивать. На уборку не взял ты их. Обозлились. Унизил директор «второсортных». Чалого вызывай и быстро расскажи ему. Пусть собирает по рации всех к нашему дому. Иначе погибелью  кончится дело. Они пьяные, с вилами и кольями. Давай быстрее.