Вестник

            В комнате были только Райн и Тэа. Он сидел в изголовье операционного стола. Дэн подошел, механически поправил испачканную кровью простыню, прикрывавшую тело. Не осмелился набросить край на лицо. Алекс устало опирался локтями о стол, его лоб почти касался ее лба.

            – Райн...

            – Иди, Дэн.

            – Прости.

            Алекс поднял голову и несколько мгновений смотрел на него, будто недоумевая. Потом протянул руку и опустил ее на грудь Тэа.

            – Всё обойдется. Ступай. Нужно следить за Горами, пока Тэа не может.

            – Алекс, Тэа...

            – Что, Дэн? Умерла? Я однажды тоже так думал. Не бойся. Она скоро очнется.

            Райн отвернулся – словно прислушиваясь к чему-то. Дэн потратил еще несколько секунд впустую, стараясь объяснить себе его слова. Он подумал было, что Алекс в шоке, но тот взглянул трезво и настойчиво.

            – Я еще не сошел с ума от горя, Дэн. Она очнется. Дотронься до нее. Это чувствуется даже без магии: каждая ее клетка живет сама по себе. Внутри каждой есть что-то – какая-то теплота... Она заставляет их жить. Они тянутся друг к другу, восстанавливаются. Как капли, собирающиеся в ручей. Он будет становиться всё сильнее, и когда он окрепнет... Она очнется.

            Алекс не казался помешанным, но на всякий случай Дэн приготовился ко всему. Поскольку Райн продолжал смотреть на него в упор, он выполнил просьбу: приподнял простыню и прикоснулся к руке Тэа.

            Он ничего не почувствовал.

            Алекс догадался по его лицу.

            – Иди, Дэн.

            – В этом уже нет смысла. Даже если мы остановим Элинор... Ты помнишь, что говорила Тэа.

            Алекса перекосило усмешкой: – «Бедный, свихнувшийся Райн»... Так, да? Может, я и свихнусь – но только не сегодня.

            – Хорошо. Я пойду. Мы будем следить за Горами.

            Алекс не ответил. Дэн медленно развернулся и пошел к выходу.

            – Байронс... – Он вздрогнул, услыхав шепот. Оглянулся.

            Райн с улыбкой указывал на простыню: с нее исчезала кровь.

*                      *                      *

            Существует ли боль – такая, что мгновенно растекается во все стороны? Боль, не становящаяся ни сильнее, ни слабее – туго застывшая на одной ноте? Неизменная. Ставшая мыслью и чувством, вобравшая в себя всё без остатка? Ставшая всем?

Тэа жила в ней.

            Она не ощущала, где заканчивается ее тело, сознание застопорилось. Ей доводилось испытывать это раньше. В первый раз она тоже могла лишь смотреть – поглощать взглядом прозрачную крышку саркофага, его матовые стены, трубки и иглы, прикрепленные к ее телу. Они должны были высосать боль, но ничего не происходило. День за днем, без забытья, без малейшей передышки, она изнемогала внутри агонии, не в силах сказать ни слова. Ни в силах опустить ресницы. Ей было всего восемь, и она знала, что это конец.

            ...Она смотрела сквозь прозрачную крышку в темноту. Тусклые синие лампы. Это уже четвертый день. Каждое мгновение давало понять, что следующее придет следом. И ей некуда сбежать из себя. Не отпускают. Иногда она видит отца, и его лицо кажется перекореженным из-за синих бликов. Он смотрит так пристально. Он хочет того же – остановить ее боль. Но у него ничего не выходит. Он бьется взглядом по ту сторону прозрачной крышки, а она мечтает лишь об одном: сказать ему, что она знает средство. Нужно остановить то, что испытывает боль.

            Нет... Она думала не так. Она не думала. Она чувствовала... В ней беда. Беда должна уйти и забрать с собой всё, боль должна двигаться. Но беда застыла. И Тэа застыла вместе с ней.

            Сейчас она смотрела в темноту. Она могла думать. Словно часть ее была где-то в стороне – немного в стороне. И она могла вспоминать.

            Тогда боль закончилась – так же внезапно, как пришла. Шесть дней она была внутри нее, а потом всё исчезло, и шесть последующих лет она каждую ночь засыпала в страхе. Сегодня эта боль вернулась.

            Тэа смотрела сквозь прозрачную крышку. Голубоватый свет был жидким и бесшумно лился на саркофаг, расходясь по стеклу ослепительными кругами. Он прибывал, поднимался всё выше. Он был под стеклом. Она знала, что должна дышать – но дышать было нечем. Жидкий свет заливал легкие.

            Она смотрела вверх. Это был долгий, бесконечный взгляд. Уже не страх, усталость. Тело уводила ко дну медленная тоска. Грусть по тому, что оставалось наверху, от чего она падала вниз. За стеклянной поверхностью воды дрожал, подсвеченный солнцем, столкнувший ее белокурый ребенок.

            ...Она умоляла, глядя сквозь стекло: «Я хочу уйти».

            ...Она умоляла, глядя сквозь воду: «Я хочу жить».

            Никто не исполнил вовремя двух простых желаний.

*                      *                      *

Лагерь Охотников

25 августа, 05:54

            Гроза закончилась раньше, чем Дэн и его группа вернулись в лагерь. На смену заступил ливень, продолжавший неистово строчить по мокрым соснам. Отправив к Горам новую команду, Дэн разогнал ребят сушиться и пить чай с асамией. Они разбрелись по свободным комнатам и зашептались о произошедшем накануне. «Операционная» по-прежнему была занята.