Ветер ярости

Я не могла его любить, в театре мне всегда было не по себе, вокруг все было очень модное, продвинутое, театр мне как будто постоянно напоминал о том, кто я. Я смотрела на людей, которые тусовались там в фойе, и дико завидовала им, потому что они занимались любимым делом, занимались творчеством, а я таскала тяжеленные коробки и изредка писала тексты. Я понимала, что они могут себе позволить заниматься театром, потому что у них, условно, есть где жить. Когда ты приезжаешь из маленького города, не имея ни денег, ни образования, ты сталкиваешься с тем, что зона твоих занятий ограничена – тебе надо всегда думать о том, что ты будешь есть и где будешь жить, поэтому часто идешь на низкооплачиваемую работу, которая тебе не даст ни профессии в будущем, ни перспектив, по сути, ты пытаешься заплатить своим временем за то, что живешь сейчас, на завтра у тебя нет ни сил, ни денег. Когда я только приехала, работала кем и где угодно – официанткой в караоке на станции метро «Кантемировская», где начальник держал в трудовом рабстве свою любовницу, в салоне детских праздников, там начальник был не лучше – он был ура-патриотом (моя работа пришлась на отнятие Крыма, он не пускал меня на митинги и говорил о величии державы), потом работала няней у самодурной преподавательницы философии, на втором году моей работы она начала унижать меня перед однокурсниками, и прочая, и прочая. А когда я заканчивала Литинститут, мне позвонил Костя Шавловский[21], предложил управлять магазином, я всегда бралась за все, что предлагают, конечно, я согласилась.

– Почему в этих текстах про Электротеатр так много про отца и мать?

– В театре я обслуживала книжный. На занятие творчеством мне не хватало сил. Я приходила с работы и чувствовала дикую усталость, мгновенно засыпала, как будто умирала. Тогда я начала вспоминать мать, которая приходила с завода полуживая. Работа в книжном – это очень тяжелый труд, умные разговоры на такой работе занимают намного меньше времени, чем кажется.

– Ты испытывала классовую ненависть к людям, посещавшим Электротеатр?

– Да. Я думаю, что весь цикл «Эти люди не знали моего отца» – про классовую ненависть. Там есть строчка про то, что сегодня театр не работает, потому что культурные менеджеры устраивают праздники. Я это очень тяжело переживала, когда устраивали праздники, нам нужно было закрыть магазин, при этом закрыть книжную лавку – это не просто тряпочку накинуть, а отнести тяжеленных пятьдесят коробок в подсобку, которая находится на минус первом этаже, лифта нет. Я злилась, я ненавидела тех людей, которые могут сделать так, чтобы я эти 50 коробок на себе несла в подсобку, а на следующий день возвращала обратно. И стихи про это. Для кого-то это история про судьбу, про частное, недаром всплывают дальнобойщики..

– Прослеживается в ботинках…

– Я считаю, что это очень смешной текст, я смеюсь и плачу, когда его читаю. Там много смешного – телохранители, которые читают Ямпольского и едят пирожки, таксисты с их разговорами, тупая боль от того, что невозможно все вот так взять и взорвать к чертовой матери.

– Помнишь роман «Творчество» Золя – главный герой во время смерти ребенка пытается дистанцироваться от личного горя, превратив его в творчество. Но там предрешенность и трагизм, а ты сознательно выбрала превратить горе в смех?

– Так получилось. Я ездила на метро и писала этот текст. Я тяжело переживала работу в театре, я всегда чувствовала себя уязвимой, до сих пор, когда туда прихожу – чувствую себя уязвимой, голой. Там так устроено фойе, что все люди, которые там находятся, оказываются как бы на сцене. А у книжного там нет границ, ни с театром, ни с театральным буфетом. Еще книжный подсвечен, и каждый человек, который заходит в фойе, первое, на что смотрит, это на книжную лавку.

– Когда твой текст про «Электротеатр» опубликовали на Снобе, это вызвало какую-то реакцию внутри коллектива?