Ветер ярости

– Вы с отцом не проговаривали его болезнь, когда ты все узнала? Как он к этому относился?

– Я узнала о его болезни после его смерти. Выяснилось, что о его болезни при жизни знал он и его тогдашняя жена. Они оба были инфицированы, непонятно, как это произошло даже. Вскрылось все очень странно, когда я приехала на похороны, официально диагноз был менингит, причем такой, от которого не умирают. Я понимала, что он лечится, и я сказала, что не верю, что он от него умер. И его жена испугалась, что я буду разбираться, и сказала: «Оксана, пойдем выйдем». Она все рассказала, что у отца был ВИЧ, она уничтожила справку, чтобы никто ничего не узнал, потому что они живут в маленьком городе, и чтобы никто не догадался, но дело в том, что я понимала, что с отцом что-то проиcходит. За шесть лет он быстро постарел и превратился в такого 70-летнего старика в свои 47 лет. Я думала, что его так старит тяжелая работа, а когда она сказала, что это ВИЧ, мне стало все понятно. Он же не лечился, и с таким образом жизни, какой был у него, не имея никакой медикаментозной терапии, можно было умереть и за два года, то есть он после постановки диагноза прожил еще шесть лет, неизвестно, сколько лет он жил, не зная, что у него ВИЧ.

– А ты не боишься все это проговаривать в книге? Есть ли у тебя право на такую память и право делиться этой памятью публично?

– У всех есть право на память. Моего отца все равно уже нет в живых, я думаю, все уже знают, потому что сестра отца тоже все прознала, как бы отцовская жена ни пыталась все скрыть, все всплыло. Мне кажется, это, наоборот, хорошая история, чтобы показать людям, что делает неведение. Отец же просто не понимал, какой это риск – не лечиться. Многие люди настолько не осведомлены, что думают, что это передается воздушно-капельным путем. Моим родственникам, думаю, все равно, что я скажу или напишу, – к тому же у нас не было никаких договоренностей.

– Ты с ними общаешься?

– Нет. Я стараюсь минимизировать контакт со всеми и очень редко общаюсь с женой брата по отцовской линии. Они живут в Америке. Катя ценит то, что я делаю, ну и общаюсь с мамой. Исторически так сложилось, мать редко поддерживала общение с родственниками, а я никогда не чувствовала в этом необходимости. Почему я должна общаться с человеком, который имеет со мной одинаковые генетические показатели? Мне всегда были ближе люди, не являющиеся моими родственниками. Я пыталась со всеми дружить и общаться, но потом поняла, что не чувствую необходимости. Иногда списываюсь с троюродной сестрой матери, моей теткой, но мы обсуждаем только дела. Я осталась одна и дрейфую между выбранными семьями.

– Что ты вкладываешь в понятие «семья»?

– Общие взгляды, эмоциональная связь, схожесть опыта. Ты собираешь вокруг себя новые семьи и идешь дальше.

– Вот ты говорила про родственников из Америки. А сама бы ты хотела эмигрировать?

– Мне нравится эмиграция как идея, я понимаю людей, которые уезжают, но я очень люблю Россию, несмотря ни на что. На работе сегодня выяснила, что дворник не подметает тротуар около нашего крыльца, все в листве. Пошла к начальнику хозяйственного отдела и вместе с ним пошли к людям, которые управляют дворниками. Мы ходили в какое-то подземелье, у них там офис-комнатка, включен телевизор, который показывает белый шум и что-то говорит. Горит новогодняя гирлянда, и на всех шкафах висят разные фанатские шарфики. И там сидит мужик с золотой цепью и говорит: «Не знаю, че они не метут» и пошел разбираться, пока он разбирался, я рассматривала эту комнату и других мужчин. И у них там вечный праздник, они смеются и пьют водку, на улице жара, они потные, пытаются друг другу что-то объяснить и перекричать телевизор. А потом я пошла к мужикам, которые работают в котельной под нами, потому что очень жарко в галерее – у них под землей вот эти трубы, отапливающие район. Я смотрела на всех мужиков, они все напоминают мне отца, Россия, какой я ее знаю, состоит из этих людей. Они очень грустные люди в вечном празднике орущего телевизора, я их всех очень жалею и люблю.

– Это такая чуть ли не толстовская история про народ?

– Я очень люблю Толстого, его «Воскресение». Но когда я читаю его дневники, я ненавижу его лютой ненавистью, а когда Софьи Андреевны – моя ненависть становится еще лютее. Но если говорить о России, мне очень больно здесь быть, но не быть будет еще больнее. Она мой материал, который я постоянно перерабатываю, переехать для меня – это лишиться почвы, на которой я расту. Мне очень важно здесь быть.

– Что для тебя Россия?