Ветер сквозь замочную скважину

Когда я вернулся к камере, юный Билл лежал на тюфяках. Я подумал, что он спит, но при звуке моих шагов он сразу привстал. Глаза его покраснели, а щеки были влажными. Он не спал — скорбел. Я вошел, сел подле него и приобнял за плечи. Далось это мне нелегко — сострадание мне не чуждо, но выказывать его я никогда не умел. И я знал, каково это, потерять родных — в этом у юного Билл и юного Роланда было много общего.

— Доел конфеты? — спросил я.

— Нет, не хочу больше, — вздохнув, сказал он.

Ветер взвыл так, что от его порывов задрожало все здание. Потом слегка поутих.

— Ненавижу этот звук, — сказал мальчик. Джейми Декарри говорил то же самое, и это заставило меня улыбнуться. — И это место. Из-за него мне кажется, что я сделал что-то плохое.

— Это не так, — сказал я.

— Может и нет, но мне уже кажется, что пробыл здесь всю жизнь. Взаперти. А если они не вернутся к ночи, сидеть мне придется дольше, так ведь?

— Я побуду с тобой. Если у кого-нибудь из помощников есть колода карт, мы можем поиграть в Быстрого Джека.

— Это для мелюзги, — мрачно ответил он.

— Ну тогда в Будь Начеку или в покер. Знаешь эти игры?

Мальчик покачал головой и стал тереть щеки, по которым опять катились слезы.

— Я тебя научу. Будем играть на спички.

— Я лучше послушаю ту историю, о которой вы говорили в хижине пастуха. Не помню уже, как она называется.

— «Ветер сквозь замочную скважину», — сказал я, — но она длинная, Билл.

— Время у нас есть, так ведь?

С этим не поспоришь:

— И в ней есть страшные моменты. Мне это было в самый раз, когда мальчиком я лежал в кровати, а возле меня сидела мама, но тебе-то пришлось пройти через многое…

— Плевать, — сказал он, — истории заставляют людей забыться. Конечно, если это хорошие истории. А эта хорошая?

— Да. По крайней мере, я всегда так думал.

— Тогда рассказывайте, — он слабо улыбнулся, — я вам даже отдам две из трех крученок.

— Они все твои, а себе я сверну папиросу, — я думал, с чего начать. — Знаешь такие истории, которые начинаются со слов «Однажды, когда дед твоего деда еще не появился на свет…»?

— Они все так начинаются. По крайней мере те, которые рассказывал мой па. До того, как сказал, что я уже слишком взрослый для историй.

— Человек никогда не бывает слишком взрослым для историй, Билл. Мужчина, мальчик, девочка, женщина — никогда. Ради них мы живем.

— Правда?

— Да.

Я вытащил табак и папиросную бумагу. Скручивал медленно, потому что в те дни для меня это еще было в новинку. Когда результат меня удовлетворил (то есть, отверстие для затяжек стало не больше игольного ушка), я зажег спичку о стену. Билл сидел, скрестив ноги, на соломенных тюфяках. Взял одну из шоколадок, покрутил между пальцами — точь-в-точь как я, когда скручивал папиросу — и засунул ее за щеку.

Начал я медленно и неуклюже, потому что в те дни истории тоже пока не стали для меня обычным делом… хотя со временем я в них поднаторел. Пришлось, как приходится всем стрелкам. И чем дальше, тем легче и естественнее давались мне слова, потому что я начал слышать голос своей матери. Он изливался через меня, со всеми его подъемами, падениями и паузами.

Я видел как мальчик погружается все глубже и глубже, и меня это порадовало. Я будто бы снова вводил его в транс, но уже другим, лучшим способом. Более честным. Но больше всего меня радовал голос матери — я как бы снова обрел ее внутри себя. Конечно, голос причинял и боль тоже. Со временем я понял, что все лучшее зачастую сопряжено с болью. На первый взгляд, это странно, но, как говорили старики, мир — странное место и всему когда-нибудь приходит конец.

— Однажды, когда дед твоего деда еще не появился на свет, у края неведомой глуши, называемой Бескрайним Лесом, жил мальчик Тим со своей мамой, Нелл, и папой, Большим Россом. Были они бедны, но до поры до времени жили счастливо втроем…

ВЕТЕР СКВОЗЬ ЗАМОЧНУЮ СКВАЖИНУ

Однажды, задолго до того как дед твоего деда появился на свет, у края неведомой глуши, называемой Бескрайним Лесом, жил мальчик по имени Тим с мамой Нелл и папой, Большим Россом. Были они бедны, но до поры до времени жили счастливо втроем.

— Я смогу передать тебе лишь четыре вещи, — говорил Большой Росс сыну, — но четырёх достаточно. Сможешь их перечислить, сынок?

Тим хоть и перечислял их уже не раз, но всегда был рад повторить:

— Топор, счастливая монета, надел и дом, который не хуже, чем жилище любого короля или стрелка в Срединном Мире, — тут мальчик обычно делал паузу и добавлял, — и, конечно же, моя мама. Значит, их пять.

Большой Росс смеялся и целовал сына в лоб. Мальчик уже лежал в кровати, потому что ритуал этот проводился обычно в конце дня. За ними, в дверях, стояла Нелл в ожидании минуты, когда и она сможет оставить свой поцелуй поверх отцовского.

— Ага, — говорил Большой Росс, — маму забывать никак нельзя — нам без нее никуда.