Ветер сквозь замочную скважину

Прошла жатва. Луна-Охотница бледнела, всходила снова, натягивала лук. С запада приносились первые ветры, предвещая своим воем скорое наступление Широкой Земли. И вот, когда жителям уже казалось, что этого не произойдет, с одним из этих холодных ветров в деревню внесся на своей черной лошади баронский сборщик податей. Худ он был, как Том-Костлявая Смерть, его черный плащ развевался на ветру крыльями летучей мыши. Под широкополой шляпой (такой же черной, как и плащ) светилось бледное лицо. Оно неустанно поворачивалось туда-сюда, подмечая все изменения: там сделали новый забор, а вон к тому стаду добавилась парочка коров. Жители поворчат немного, но заплатят, а если заплатить им будет нечем, их землю отберут именем Галаада. Наверное, даже в те стародавние времена люди роптали от такой несправедливости, что, мол, налоги слишком высоки, что Артур Эльд (если такой и был когда-то) давно скончался, и что Соглашение уже оплачено сторицей как кровью, так и серебром. Возможно, некоторые из них уже с нетерпением ждали Доброго Человека, который поможет им сказать: «Хватит с нас, довольно, мир сдвинулся с места».

Может и так, но в тот год ничего подобного не случилось, как и во многие последующие.

После полудня, когда пузатые тучи медленно переваливались по небу, а в саду Нелл шуршали и пощелкивали, будто зубы, стебли кукурузы, сай сборщик въехал на своей черной лошади в ворота, которые Большой Росс сделал своими руками (Тим стоял рядом и наблюдал, а если было нужно, то и помогал тоже). Медленно и торжественно лошадь подошла к ступенькам крыльца. Остановилась, кивая головой и пофыркивая. Большой Келлс хоть и стоял на крыльце, но ему все равно пришлось поднять голову, чтобы взглянуть в лицо незваному гостю. Шляпу Келлс с силой прижимал к груди. Его редеющие черные волосы (среди которых появились первые седые пряди — ведь Келлсу было уже под сорок, а значит, старость уже дышала в затылок) разметались на ветру. Позади него в дверях стояли Нелл с Тимом. Нелл крепко обняла мальчика за плечи, будто боясь (материнская интуиция, наверное), что сборщик может его похитить.

Некоторое время стояла тишина, за исключением хлопающего на ветру плаща гостя и завывающего под крышей ветра. Затем сборщик податей наклонился вперед и вперился в Келлса своими темными немигающими глазами. Тим отметил его губы, такие красные, что они казались накрашенными, как у женщины. Из недр плаща он достал не книгу, а огромный свиток пергамента. Развернув, сборщик поизучал его, а потом сложил и вернул обратно в тот внутренний карман, из которого достал. Взгляд его снова упал на Келлса — тот вздрогнул и уставился себе под ноги.

— Келлс, правильно? — от этого грубого и хриплого голоса Тим покрылся гусиной кожей. Сборщика он видел и раньше, но только издали: папа всегда ухитрялся отправлять мальчика подальше от дома, когда сборщик наносил свой ежегодный визит. И теперь Тим понимал, почему. Подумал, что страшные сны этой ночью ему обеспечены.

— Келлс, ага, — ответил тот нарочито бодрым, но дрожащим голосом, — добро пожаловать, сай. Долгих дней…

— Да-да, приятных ночей и все такое, — прервал его сборщик взмахом руки. Его темные глаза устремились куда-то за спину Келлсу. — И… Росс, так? Теперь, говорят, только двое вместо трех, потому как с Большим Россом случилось несчастье, — голос был размеренным, чуть ли не монотонным. «Как будто глухой пытается спеть колыбельную», — подумал Тим.

— Да, все так и есть, — ответил Келлс, и Тим услышал, как он громко сглотнул. — Мы с Россом были в лесу, понимаете, на одном из наших маленьких участков у Железной тропы — их у нас четыре или пять, все помечены нашими именами — и так там все и осталось, потому что в моей душе он все еще мой напарник и всегда таким останется, — залепетал Келлс, — так вот, как-то так случилось, что мы разделились, а потом я услышал шипение. Шипение это ни с чем не спутаешь, такое больше никто не издает, кроме драконьей самки, когда та готовится к….

— Цыц, — сказал сборщик, — когда я хочу послушать историю, я хочу, чтобы она начиналась с «Однажды…»

Келлс уж было залепетал что-то еще (может, хотел попросить прощения), но передумал. Сборщик оперся рукой о выступ седла и смотрел на него:

— Я так понимаю, сай Келлс, что свой дом ты продал Руперту Андерсону.

— Ага, и он меня облапошил, но я…

— Налога с тебя девять кусков серебра или один кусок родита, которого, как я знаю, в этих местах не водится, но я все равно обязан тебе сказать, ибо так написано в Соглашении. Один кусок за сделку и восемь — за дом, у которого ты теперь отсиживаешь зад на закате и в котором ночью разминаешь свою сарделину.

— Девять? — Большой Келлс задохнулся. — Девять? Это же…

— Что? — спросил сборщик своим грубым, монотонным голосом, — и поосторожней с ответом, Берн Келлс, сын Матиаса, внук Хромого Питера. Поосторожней, потому что хоть шея у тебя толстая, думаю, мы ее растянем, если понадобится. Ты уж поверь.

Келлс побледнел, хотя до сборщика ему все равно было далеко.

— Я лишь хотел сказать, что все честно и справедливо. Уже несу.