Ветер Трои

– Вот и я об этом! Сирокко – это лишь пример… По миру дуют и гуляют многие десятки разных ветров, и каждый ветер, вы поверьте, действует по-своему на тех, кому он дует, а как он действует, что внушает, к чему подводит человека – это я и пытаюсь понять, описать и объяснить, для чего вынужден мешать вам трескотней своей машинки.

– Какой, по-вашему, ветер в мире самый что ни есть ментально ядовитый? – спросил его Тихонин. – Помимо сирокко.

– Из самых знаменитых – фён, причем любой фён, а их много, – уверенно ответил Прохор, разглядывая на свет витрин и фонарей свой стаканчик с помутневшей, разбавленной водой анисовкой. – Довольно жесткий суховей. Дует с гор в долины. – Он описал рукой с анисовкой дугу над головой, от плеча к плечу. – Еще переползает через горы и спускается в долины. Выдувает напрочь снег, вызывает сход селя и обвалы, от него многое приходится терпеть, не ожидая ничего хорошего, но главное – без фёна не понять характер горцев, да и жителей предгорий. Суровость, нетерпимость, вспыльчивость… Что там у меня дальше? – обратился он к жене.

– Подозрительность, – с радостью напомнила Лариса, – и постоянное предчувствие беды.

– Да, так, – одобрил ее Прохор. – Ты все помнишь.

– В Баварии мне жаловались на фён, – вспомнил и Тихонин, – но я его ни разу не застал.

– Где-нибудь еще застанете, – пообещал Прохор. – Фён – не в одной Баварии; почти везде, где горы. И называется везде по-разному: малоджа, решабар…

– …греголь, клод, санта-ана, – звонким голосом отличницы подхватила Лариса.

Прохор гордо улыбнулся и продолжил:

– Все, что с людьми в горах или предгорьях происходит, все самое заметное и самое ужасное – причины могут быть любые, но изначальная причина, то есть причина всех причин, – фён. Как он решает, так и бывает.

– Умышленно решает, если я верно понял? – недоуменно уточнил Тихонин.

– Вы меня верно поняли. Вернее верного.

– То есть у фёна, у сирокко, у ветров вообще – есть ум?

– Да, есть. И смейтесь, если вам смешно… Боюсь, что это слишком сложно для вашего ума.

– Не обижайтесь! – поспешила ласково сказать Тихонину Лариса. – Это всё сложно даже для меня.

Тихонин не обиделся – развеселился и предложил всем выпить за нее.

Отужинав, Лариса с Прохором ушли; Тихонин и Мария задержались почти до закрытия кафе. Они почти не разговаривали. Мария что-то всё читала в телефоне, то и дело всхлипывая от смеха. Тихонин развлекался видом кошки, что разлеглась, раскинув все четыре лапы, на одном из опустевших столиков.

Официант принес счет на листке из блокнота. Легкий порыв ветра сорвал листок со скатерти; Тихонин попытался, но не смог его поймать.

– Очень умно, – сказал он, наблюдая, как гонимый ветром белый лист бумаги хлопотливо, словно раненая птица, убегает и вскоре исчезает в темноте…

Расплатившись, Тихонин и Мария вышли мимо гаснущих витрин к ночному морю. Возвращались в темноте молча, поглощенные шумным его дыханием. Мария вдруг проговорила на ходу:

– Наверно, я слишком впечатлительна. После всего, что он наговорил о страшном ветре, меня как будто обжигает суховей. И знобит…

– Перекупалась, перегрелась, – с осторожной надеждой объяснил Тихонин… – Когда ты была на море последний раз?

– Давно, – призналась Мария. – Два – нет, три года назад, на Рождество. Фила поощрили в колледже двумя путевками на Гавайи.

– Вот я и говорю: перекупалась с непривычки, – обрадовался Тихонин, взяв ее под локоть… – Сейчас дойдем и сразу спать. Надеюсь, этот старый флюгер Прохор по ночам не тарахтит на своей машинке. К утру пройдет твой суховей, увидишь… Выспимся, возьмем с утра такси и отправимся на Дамский пляж. Я там прослежу, чтобы ты не перебарщивала.

За стеной, когда вернулись, было тихо. Издалека в ночи донесся короткий корабельный гудок, и все в мире замерло.

– Как ты? – спросил Тихонин у Марии, погасив свет и укрыв ее одеялом.

– Ничего особенного, – ответила она, засыпая. – Озноб обыкновенный. Обними меня.

…Он был разбужен ее сильным сиплым кашлем. Когда открыл глаза, она уже сидела на постели. Включил ночник. Взял ее за руку – неожиданно холодную, влажную и твердую, как морская галька. Но лоб Марии обжег ему губы.

– Похоже, у меня ты знаешь что, – проговорила Мария, отдышавшись и перед тем как снова зайтись кашлем, произнесла: – Наверно, я умру.

– Ох, не дури, – сказал Тихонин, отправляясь босиком на кухню. Вернулся с водой в кружке, градусником и аспирином.

– Хочу умереть быстро, до того, как задохнусь, – скороговоркой, на него не глядя, пробормотала Мария.

– Зачем же быстро? – утешая, попытался шутить Тихонин. – Зачем спешить в таких делах?

– Ты что, совсем не понимаешь? – зло вскрикнула Мария. – Я же тебе сказала: я боюсь удушья, и потом…

– Я вызову скорую, – перебил ее Тихонин, передавая градусник, и поднес к ее губам кружку с аспириновой шипучкой.

Мария испугалась:

– Нет, нет, нет! Повяжут и запрут на карантине навсегда – и что тогда?