Ветер Трои

Пока она пила осторожными глотками и мерила температуру, Тихонин пытался собрать мысли в горсть, чему мешали страх и недосып… Отнял термометр и невольно охнул: ртутный столбик сумел доползти до сорока… Разыскал свой телефон и неслышно вышел из желтого полумрака спальни на балкон. Там и везде была глухая ночь; Тихонин все-таки решился позвонить Омеру. Тот выслушал его спокойно, не перебил ни разу и сказал, подумав:

– Жди.

– Чего ждать?.. Извини.

Омер был невозмутим:

– Постарайся сбить температуру, помоги уснуть и жди. Я разбужу Месуда – классный врач, – и привезу его к тебе.

– Когда ты будешь? – помягчев, спросил его Тихонин.

– Постараюсь до утра.

Продиктовав Омеру адрес, Тихонин вернулся под свет ночника. Мария плакала, закрыв лицо одеялом. Тихонин сел рядом и несмело погладил ее по голове.

– Я так ждала, мы этого так ждали – и вот!.. – заговорила она, не открывая лица. – Что-то мы сделали не так – и вот!..

– Зачем ты? Перестань, – мягко остановил ее Тихонин. – Мы все сделали как надо. И все будет хорошо, как мы и ждали… Спи, милая, спи. Врач уже едет, и не бойся – наш, надежный врач.

Он пошел и порылся в аптечке, обнаружил там початую упаковку колдрекса и еще одно знакомое, турецкое жаропонижающее; уговорил Марию его принять, приготовился долго ждать, когда она уснет, но не пришлось: температура, видимо, упала сразу, и уже через минуту Мария спала, испуганно дыша и тихо вскрикивая во сне… Тихонин погасил ночник и в сплошной темноте на ощупь вышел на балкон. Было тепло и зябко, море молчало в густой тьме, и не было звезд…

– Неприятности? – услышал он негромкий голос Прохора.

– Пока неясно, – неопределенно отозвался Тихонин, – пока лишь только нервы…

– Могу я чем помочь?

– Спасибо, но пока не нужно. – Не выдержав, Тихонин проговорился. – Температуры больше нет; приняла колдрекс и уснула.

– И моя спит… Перебирайтесь сюда, посидим. Есть хороший самогон из абрикосов – не то что их аптечная анисовка.

– Не стоит, – ответил Тихонин. – Я надеюсь, у нас обычная простуда, но не стоит рисковать.

– Боитесь, что ковид – и боитесь нас заразить?

Тихонин не ответил.

– Спасибо за заботу, – продолжил Прохор, – но если что, вы нас уже успели заразить, еще в кафе… Чему быть, то и случится, а абрикосовка моя никому из нас не повредит… Перелезайте, здесь невысоко.

Он нашел в темноте руку Тихонина и помог ему перебраться через перегородку между балконами. Потом тенью скользнул в открытую дверь своей спальни, за глухую штору; там вспыхнул и пролился на балкон голубоватый слабый свет. Вернувшись вскоре с бутылкой и двумя чашками, Прохор строго произнес:

– Говорить будем тихо.

…Пили абрикосовую из кофейных чашек и молчали, пока Прохор не спросил:

– Много путешествуете?

– Не то чтобы, – рассеянно сказал Тихонин. – Но я мало бываю на одном месте.

– А я вот путешествую. Не по морским курортам вроде этого, их я не люблю, но Ларисе они нравятся, с ней приходится считаться…

– Я вас понимаю, – сказал Тихонин, прислушиваясь к тишине соседнего балкона. – Курорт – это толпа… Сейчас, конечно, пандемия и людей немного, но все же, все же…

– Курорт на теплом море не по мне, – упрямо, словно споря с кем-то, настаивал Прохор. – И люди ни при чем. Другое раздражает. Слишком ласковые ветры. Все эти пассаты и муссоны – словно часть обслуги. Ублажают, словно угодливая массажистка, а в остальном неинтересны…

– То ли дело горы, с которых дует ваш любимый фён, – Тихонин добродушно усмехнулся.

– Долины – тоже, – сказал Прохор, – но не здесь – на севере… Север везде хорош. На наших с вами северах что ни ветер, то с характером: каждый норовит с тобою пободаться, обломать тебя, настроить на свой лад, даже внушить тебе какой-то свой ход мыслей, чаще всего невыразимых – вот я и пытаюсь их потом выразить, когда их вспоминаю наедине с пишущей машинкой.

– И получается? – опасливо спросил Тихонин, вдруг напрягшись: ему вдруг показалось, что Мария встала у себя с постели… Прислушался, но тишина там оставалась нетронутой.

– Пока не слишком получается, – подумав, сказал Прохор. – Ветров не счесть, они все разные, и на ощупь, и по именам, – но на ощупь, как вы понимаете, далеко не каждый их различит, только знаток; вы, я думаю, больших различий не заметите, даже если и почувствуете… Вот, к примеру: вы бывали на Селигере?

– Я не помню, – проговорил Тихонин, тревожно прикидывая, сколько часов может понадобиться Омеру, чтобы без остановок добраться из Стамбула в Кушадасы: часа три, не меньше – это если врача сразу удалось и разбудить, и уломать. Ответил Прохору: – Нет, все-таки бывал. Давно.

– Давно, значит, не помните, что там и как там дует. А дует много что и как: там ведь и табашник, и зимник, сиверок – и они все непохожие… Есть там и женатый ветер – с этим все понятно, его мысли описуемы вполне: он всегда стихает на ночь, намекая…

Тихонина разобрал смех, который он сдержать не смог; в ответ раздался из-за шторы сонный голосок Ларисы:

– Опять болтаешь сам с собой… Сам наболтал себе опять – и сам смеешься, не даешь мне спать.