Ветер Трои

Он спал без снов остаток дня, весь вечер и всю ночь словно на дне норы. Когда во тьму норы начал проступать свет утра – потянулся к свету, но кто-то не пускал, тащил назад и вниз одной лишь силой звука, и этот звук был – из пережитого… Вполне проснувшись, он увидел над собой глаза Марии; она произнесла:

– Я допускаю, что нам это снится.

За стеной звучал давно забытый, хорошо знакомый металлический дробный стук – настойчивый, как бы раздумчивый, с железно тяжким ударом перед каждой быстрой паузой в этом раздумье… Тихонин вспомнил радостно:

– Возврат каретки!..

– Я догадалась, – Мария провела ладонью по его губам. – Какой-то беспокойный гость из прошлого.

Звук пишущей машинки не смолкал ни на минуту, пока они предавались осторожной, все более уверенной утренней любви; машинка стрекотала в час их завтрака на белом солнечном балконе и когда они, уже напившись кофе, со счастливым сытым прищуром оглядывали пестрое снование и сутолоку лодок и корабликов внизу за набережной; синеватую дымную косу в морской дали; темную крепость на прибрежной скале вблизи, называемой Голубиным островом, на глаз всего в двухстах шагах или немногим дальше… Покуда собирались на прогулку в крепость, стук за стеной стих. Уже ступив на лестницу, ведущую с балкона вниз, на выход, Тихонин вскользь успел увидеть, как на свой балкон вышли соседи, тоже немолодые: он – совершенно лысый, с угловатым крутым лбом, голый по пояс и костлявый, она – в черной, глухо повязанной косынке и в пестрой, шитой переливчатыми пайетками футболке на коротком круглом теле: оба разом закурили, облокотившись на перила балкона и пуская дым в небо над набережной.

Утро выдалось жарким, внутренний двор крепости на скале, превращенный в парк, был невелик: Тихонин и Мария обошли его минут за десять, и, как бы ни хотел Тихонин побыть подольше в тихой теплой его тени – Марии не терпелось поскорее окунуться в море. Они вышли прочь из крепостных ворот, подались влево, в обход стены и оказались на узком уступе скалы – с платными лежаками и двумя ступенчатыми, с гнутыми стальными поручнями, спусками в воду по краям уступа.

Лежа на шезлонге с банкой пива «Эфес», Тихонин беспокойно отслеживал из-под руки заплыв Марии по суетливо шлепающей ряби: Марию влекло вдаль и вдоль неблизкой набережной, клонило понемногу в сторону причалов, к лоскутному скоплению лодок и корабликов, влекло, казалось, и под самый нос отчалившей от берега прогулочной баржи, заполненной приплясывающими под барабан полуголыми туристами… Немного успокаивало, что плыла Мария не одна: тем же маршрутом, поначалу сильно впереди ее, потом уже и отставая, удалялись от скалы головы двух других пловцов – но вскоре эти двое, словно по команде, повернулись вспять, оставив Марию в одиночестве, и Тихонину опять пришлось усмирять в себе тревогу…

Он открывал по счету третью банку пива, когда те двое наконец доплыли и друг за дружкой поднялись, держась за поручни, к своим шезлонгам. Тихонин узнал сразу голый череп соседа по балконам, его обтянутые кожей кости – и черную косынку, мокро облепившую голову его округлой рыхлой спутницы… Узнал, забыл о них и, лишь убедившись, что Мария точно возвращается, прислушался к их приглушенному, скрытному разговору. Слов не разобрал вполне, но сумел расслышать, что соседи – русские.

Потом Мария дремала на своем лежаке, Тихонин – на своем; их поглаживал нешумный жаркий ветер, морские птицы вскрикивали в тишине; солнце, свет солнца, проникающий сквозь опущенные веки, становился жирнее и слабее; когда пришло время уходить, оказалось, что вечер близок, лежаки на скале опустели, исчезли и соседи.

Соседи встретили их по возвращении, не показываясь на глаза – одним лишь треском пишущей машинки за стеной… Перед вечерним выходом на балкон Мария вдруг увидела на соседнем балконе знакомую косынку – и соседка, настороженно здороваясь, спросила, не мешает ли ей шум… И сразу же машинка смолкла, как если бы сосед из комнаты подслушал разговор. Мария между тем ответила, что стук пишущей машинки скорее удивляет – так давно она его не слышала.

– У нас есть с собой компьютер, – понизила голос соседка. – Человеческий нормальный ноутбук. Но он мертвый, как мой Прохор говорит, пусть в нем и есть память. А машинка, как он говорит, и без всякой в себе памяти – жива. Потому что у нее есть голос… И у каждой из машинок, если вы заметили когда-то, – свой отдельный голос, потому что одинаковых душ нет. – Соседка все-таки оговорилась: – Это не я так говорю. Так говорит Прохор.

Тихонин тихо появился на балконе и, вступая в разговор, решился уточнить:

– То есть вы, имея при себе компьютер, тащили голосистую машинку из России?

– Зачем? – слегка обиделась соседка. – Тащить тяжело, да и где ее возьмешь в России… Прохор на нее потратился в Стамбуле. Увидел и купил. Нам попался магазин такой, где легко купить машинку, любой марки, на ходу, как новую, с любым шрифтом – даже красящую ленту, не говоря уж о копирке…

– Он у вас поэт? – весело предположил Тихонин.