Ветер Трои

– Не могу сказать наверняка, – отозвался Прохор. – Склоняюсь все-таки к богам… Для духов они слишком уж спокойны. Да и люди, даже самые спокойные, такими спокойными не бывают. Перед таким спокойствием, таким их покоем – я просто цепенею. Жгу сосну и цепенею. И это, чтобы вы не подумали, не страшное – блаженное оцепенение.

– Когда вы сосну жжете по ночам и цепенеете – у вас с собой чай в термосе или все же фляжечка? – рискнул спросить Тихонин.

– Это как водится, – спокойно подтвердил Прохор. – И чай, и фляжечка. Все, что помогает нормальной медитации.

Тихонин весело вздохнул:

– Завидую.

– Зачем без толку завидовать? – воодушевился Прохор. – К концу месяца давайте спишемся – и полетели на Байкал, в Иркутск. Будем жечь сосну.

– Не знаю, выйдет ли, – уклончиво сказал Тихонин, – но было б интересно. Боюсь даже представить, какие лица у этих ваших спокойных видений.

– А вы не бойтесь: лица хорошие, славянские, – уверенно ответил Прохор.

Тихонин помолчал и вдруг затосковал:

– Пора мне… Боюсь, она уже проснулась. – И, не говоря уже ни слова, поторопился перебраться на свой балкон.

– Ты где? Ты здесь? – услышал он, едва лишь оказавшись в темной спальне. Нашел ночник, зажег его. Мария не спала: сидела на подушке, прислонившись спиной к стене.

– Как ты? – Тихонин прикоснулся губами к ее лбу: он был весь в испарине, но не слишком горяч.

– Дышу пока, – ответила Мария и, чтобы убедиться в сказанном, задышала звучно, часто и прерывисто.

– Вот и хорошо. Сделаю тебе кофе.

– Я не пью кофе по ночам.

– Не только для питья. Для запаха. Чтобы понять, слышишь ли ты запахи.

– Как я услышу запахи, если нос заложен?

– Попробуй все-таки еще поспать, – устало попросил Тихонин.

– А ты?

– Я подожду Омера… Ложись, ты сидя не уснешь.

– Я лягу, хорошо, – согласилась Мария, но не торопилась лечь. – Я лягу, хорошо… Но прежде я должна тебе сказать. Пока я не уснула. Пока не умерла.

– Ох! – вырвалось у Тихонина с испугом и досадой. Он постарался быть беспечным: – Зачем тебе умирать? Зачем, сама подумай? Не вижу смысла и не входит в наши планы.

– Да, смешно; но ты не смейся, – сказала Мария. – Даже и ты можешь умереть… Заразишься от меня и задохнешься.

– С чего бы это? – рассмеялся ласково Тихонин.

– С того же, что и все вокруг. Молодые мрут, куда ни повернись…

– Ладно, какие наши годы, – перебил ее Тихонин.

– Верно. В наши годы помереть – раз плюнуть…

– Так уж и быть, – примирительно сказал Тихонин. – Но прежде чем плюнуть… что ты хотела мне сказать?

– Я скажу.

– Вот и скажи.

– Скажу… – Мария закрыла лицо руками, потом убрала руки, отвернулась и сказала: – Ничего этого не было, Тихоня.

Он отчего-то испугался, но решил, что лучше помолчать. Ждал. Она сказала:

– Я ничего не имею против кьянти и вообще тосканского вина. И я хорошо, даже очень хорошо отношусь к помидорам… Я не бывала во Флоренции, Тихоня… Тряпичник был. Но не у меня. Это не моя история. Это все с моей подругой было – я ведь говорила тебе о Марте: она и привела меня к собакам, прежде чем уехать навсегда из Айовы… Потому и уехала навсегда: с Тряпичником у нее все обломалось – ровно так, как я тебе и рассказала, повторять не буду, – об этом знали все вокруг, ей не хотелось оставаться и ловить на себе взгляды, хотя на самом деле всем было все равно… Я, должно быть, подразнить тебя хотела. Или себя, прости… Позлить себя за то, что ничего похожего в моей жизни не случилось – а я ведь помышляла, нет, я бредила чем-то подобным. Но ничего не было. Ни тряпичника, ни башмачника, ни Шляпника – никого. Один лишь ты, Тихоня. Только ты.

– Еще и Фил, – беззлобно напомнил ей Тихонин.

Мария вяло отмахнулась:

– Что – Фил? Фил – это на каждый день, а ты – это совсем другое…

– Убедительно, – растерявшись, согласился с ней Тихонин.

Она тихонько легла на бок, свернулась, подобрав колени, и укрылась с головой.

– Я всегда была с тобой, Тихоня… Немного с Филом, это да… Я никогда ни с кем и ни к кому…

Тихонин погасил ночник. Выволок на ощупь кресло на балкон, вдохнул всей грудью предрассветный воздух, влажный, как после дождя. Уселся в кресло повольготнее, вытянул ноги и приготовился уснуть.

…Проснулся он от посторонних, чуждых морю звуков. Прислушался и догадался: в проулке, что за домом, паркуется, примериваясь, куда бы половчее втиснуться, машина… Встал и пошел встречать Омера.

Омер был всего лишь в маске; но врач, что прибыл с ним, был наглухо закупорен в защитный комбинезон, своего рода скафандр. Включив в спальне большой свет, Тихонин не сумел разглядеть глаза врача сквозь его прозрачное, бликующее на свету забрало. Врач внес с собой широкий пластиковый ящик с ручкой. Проснувшись, Мария вскрикнула при виде синего скафандра и зеленого ящика на столе.

– Не бойся, милая, это к тебе, – успокоил ее Тихонин. Он попробовал шутить: – Принимай гостя из будущего.

Врач терпеливо ждал, когда Тихонин и Омер его оставят наедине с больной, и они послушно вышли на балкон.