Ветер западный

Я зашагал по дороге к Новому кресту. Здесь, на коротком мощеном отрезке, валялась сломанная тележная ось, отвалившаяся днем ранее; Джон Хадлоу и Пол Бракли обещали убрать ее. Хотя собаки и дождь потрудились над шестью кувшинами молока, пролитого на дороге, вода между брусчаткой до сих пор была сероватой. Вдалеке поющие девичьи голоса. Легкий запах дыма от костра и свежевспаханной земли, кудахтанье кур, сопатое дыхание — так дышит тело, перезимовавшее, отсыревшее и размякшее, словно древесина. Кора тисов, что росли купами вдоль кладбища, побагровела, и по ней шныряли дубоносы.

Выше усадьба Тауншенда, и он сам — маленькая фигурка в отдалении, расхаживающая между пахталками и ведрами, словно в поисках утерянной вещицы. Его коровы стояли в ряд, привязанные к ограде пастбища — усадебного выгула, что в сухую погоду орошали вручную, а в дождливую так же вручную отводили воду, и за этими работами ревностно наблюдали из окон особняка. Молодые доярки пели красивую песню, чтобы молоко текло гуще и быстрее, — Тауншенду кто-то присоветовал такое средство. Еще немного — и он заставит девушек петь на выгуле лунной ночью, обнажив грудь, если ему скажут, что это поможет его злосчастной сырной империи.

Я прихватил с собой два ломтя хлеба и три яблока. Один ломоть для Джона Фискера, он живет сразу за Новым крестом, и у него кровоточит нога — напоролся на борону; второй ломоть Саре, чьи страдания были одновременно незаметнее и тяжелее — никакой безобразной раны на голени, обнажившей кость, только огонь, пожирающий ее изнутри, и нарастающее безумие. Яблок у меня было пять, одно я съел. Последнее оставил дома. И теперь в моих руках было три яблока. Как их поделить на двоих? Если разрезать одно пополам, обе половинки вскоре побуреют, а бурые половинки — не столько яблоки, сколько их огрызки. Не очень-то Господь нас любит, подумают мои подопечные, если это все, что Он может для нас сделать. Надо было принести все четыре, а не приберегать одно для себя, с четырьмя яблоками не возникло бы дилеммы, как разделить три на два, четыре на двоих — дар более щедрый, хотя и не менее жалкий. Я сгреб яблоки в ладонь и прижал их к животу сбоку. Так и стоял столбом, не зная, на что решиться, стреляя глазами то в одну сторону, то в другую: Фискер, Сара, Фискер.

Фискер жил ближе, и, постучав в его дверь, я непроизвольно оставил на пороге хлеб и одно яблоко. А когда, отшагав тридцать ярдов, добрался до двери Сары и, постучав, оставил хлеб, два яблока и сразу ушел, лишь бы не видеть благодарности на ее искореженном лице, я почувствовал, что доволен принятым решением. Яблоко в феврале — лакомство, а не просто вспомоществование страждущим. Загляну к ней попозже, подумал я, принесу одеяло из ризницы, там их целая стопка.

* * *

— Кто здесь? — кликнул я, мне не ответили. Однако что-то или кто-то перемещался по церкви, когда я вошел, в чем я не сомневался, поскольку заметил тень, упавшую на алтарь. Сперва я решил, что это церковная староста Джанет Грант, дочь Мэри, как обычно, явилась утром на обход; церковь была не заперта, а свечи и благовония зажжены — явно ее рук дело.

— Джанет? — снова кликнул я, а затем прислушивался, пока не убедился: церковь пуста. Утром здесь было светло. Омытая внезапно засиявшим солнцем, нарядная, прелестная и лишенная теней церковь. Я почуял сладковатый запах мыла Ньюмана, и у меня едва не вырвалось: “Том?” Но вспомнил о благочинном — должно быть, он здесь шарил.

Повесив три нитки четок на гвоздь, я вошел в темную будочку; в ожидании кающихся помолился:

— Благодарю Тебя, Господи, за изумительное зрелище смены дней; дни струятся, как вода на мельнице, один за другим, один начинается там, где исчезает другой. Да пребудет так во веки веков.

* * *

— Меня гложет зависть, отче.

— К чему или к кому?

— К вам.

— С чего вдруг?

— С того, что вам всегда хватает еды. В нашем приходе вы — последний, кому грозит голод.

Почему она так сказала? Я отвернулся от решетки, принюхался — мое дыхание, кожа, ряса насквозь провоняли гусятиной. Я ждал, что она добавит: Видела, как вы объедались гусем, отче. Так ведь? Но она молчала.

— Я не допущу, чтобы моя паства голодала, — сказал я, нисколько не покривив душой. — Никогда такого не было. А если вы будете голодать, значит, и я тоже, я такой же человек, как и вы.

— Ну, тогда точно будете, — процедила она. — Без Тома Ньюмана что, по-вашему, нас ждет? Целых десять лет полдеревни арендовало у него землю, добрую землю, и когда мы запаздывали с платежами, он нас не торопил, а когда урожай был плох, Том снижал арендную плату. Много ли таких же добрых землевладельцев на этом свете? Ни одного… теперь, когда Ньюман скончался.