Ветер западный

Воодушевление благочинного вдруг выветрилось: сунув записи обратно в рукав, он резко повернулся ко мне спиной и снова принялся гладить одеяла с рвением матери, что ласкает свое дитя. Странный человек. Казалось, он удручен своими же гнусными выдумками. Его маленькие ладошки сминали, разглаживали и опять сминали верхнее одеяло. Не оборачиваясь, он спросил:

— Что скажете, Рив?

— Лихо скачет ваша логика, любое препятствие ей нипочем.

— Лучше прыткая логика, чем спотыкливая.

— Вы спрашивали у Тауншенда, где он был тем утром?

— Говорит, спал крепким сном. Жена подтверждает.

— Тогда мы должны ему поверить.

— Должны ли?

Я пристально наблюдал за ним, затем спросил:

— Вы решили поухаживать за этими одеялами?

Он поднял голову. Руки его замерли, пальцы выпрямились. Я глубоко вдохнул — глубины хватило бы на небольшой колодец, — готовясь произнести: “По-вашему, Томас Ньюман до сих пор в чистилище?” И выдохнул: что проку в словах. Ты задаешь благочинному вопрос, и он оборачивает его против тебя, колет прямо в грудь.

— Вы устали, и, наверное, вам здесь одиноко, — сказал я. Он и вправду плохо выглядел — серый, как бумага, жалкий, упоения и след простыл. — Давайте-ка я навещу вас попозже, посидим у очага. До сих пор нам не хватало времени, чтобы стать друзьями.

Он дернул головой, уставился на меня, словно мое “стать друзьями” выходило за всякие рамки.

— Мне особо некогда сиживать у очага, я здесь для того, чтобы расследовать…

— …смерть человека, я понимаю, но если скажете, когда вы на сегодня покончите с расследованиями, я мог бы принести немного гусятины и вина.

Он рассмеялся — одним коротким “ха!”. И поморщился презрительно:

— Гусятина… Нет, не хочу вас обкрадывать.

— Тогда просто скажите, когда вы вернетесь к себе, я оставлю для вас вина под дверью.

Он поднял голову к узкому оконцу:

— Пока не стемнеет, не вернусь, а возможно, задержусь в деревне и подольше. Вина мне не нужно.

Я улыбнулся ему сочувственно, якобы восхищаясь его безустанными, от рассвета до заката, тщетными усилиями спасти Оукэм от самого себя.

— Ладно, я приду засветло, оставлю ненужное вино и уберусь до вашего возвращения.

Стоя лицом ко мне, неловко подбоченившись, он хмуро кивнул. Вино его соблазнило или даже он не мог сопротивляться заботливому отношению к своей персоне? Выйдя из ризницы, благочинный внимательно оглядел неф: есть там кто? Никого, кроме Картера. Благочинный прошаркал мимо и вышел из церкви. Я едва успел пересечь неф и войти в будку, а Картер в юношеском раже уже опускался на колени.

* * *

— Benedicite.

— Dominus.

— Confiteor.

И Картера понесло:

— Отче, отче, отче. Я убил Томаса Ньюмана, выслушайте меня, простите меня…

— Не могу прощать за то, чего ты не делал…

— Выслушайте меня, простите меня.

Говорил он прерывисто, тихо — голос скорбящего. Рассказывал, как после смерти Ньюмана в Прощеную субботу помогал соседям, пытаясь искупить свою долю вины в гибели его старшего товарища, — вины целиком и полностью воображаемой. Откуда вам знать, воображаемая это вина или нет? — вкрадчиво нашептывал (в моем воображении) благочинный. Откуда? Потому что я знаю Хэрри Картера, он мне все равно что сын, и он любил Ньюмана, любил, как отца родного, — вот откуда. Человек не способен на поступок, в корне несвойственный его натуре, так же как лошадь не способна летать.

Ни в чем я не был настолько уверен в этой жизни, как в невиновности Картера, — однако сам он был убежден в обратном; любовь, с ней всегда так. Моя мать погибла при пожаре, который я не смог потушить, и я винил себя за то, что не смог; я винил себя за то, что мир совсем не таков, каким должен быть. Если бы в детстве я не огорчил ее в тот раз, другой и третий, если бы не гневил отца, позабыв исполнить какое-нибудь его поручение, жизнь могла бы сложиться по-другому и пожара никогда бы не случилось. Любовь иначе рассуждать не умеет. Любовь перед лицом смерти — пытка страшная.

Тем временем Картер перечислял свои добрые дела: залатал дыру в ограде у старика Нориса, прибрал в домах у соседей в преддверии Великого поста, положил новую черепицу на крышу в притворе (и упал, получив за свои труды незаживающую рану около уха), закончил за Фискера боронить его надел, уплатил на мельнице за перемолотое зерно бедной Мэри Грант, помог починить повозку для молока, сломавшуюся на дороге днем ранее, и отвез кувшины обратно в усадьбу, где помог заново наполнить их молоком, а затем поделил молоко среди нуждающихся.

— Не многовато ли, Хэрри Картер? Сперва помоги своей семье.

Не зная, как еще втолковать ему, что не убивал он Ньюмана, хотя и думает, что убил, я спросил его:

— Всегда ли мы в силах спасти тех, кого любим?

— Я разочаровал его.

— Разочаровать человека и убить его — не одно и то же.

— Я был не очень хорошим.

— Хочешь сказать, ты не заменил ему ребенка, которого он потерял.

— Хотя я пытался.

— Но неудачная попытка заменить умершего ребенка не приравнивается к убийству.