Ветер западный

— Я подумал, что нужно рассказать вам о том, что я узнал.

— И что же вы узнали?

— Во-первых, — начал я, — за один-единственный день почти треть прихожан исповедалась. — Я ожидал, что он обрадуется, ведь это он придумал, как заманить людей на исповедь, и не прогадал. Обычно люди довольны, когда другие исполняют их волю. Но не благочинный, на его лице не мелькнуло и тени удовольствия; я продолжил: — За первый исповедальный день ничего существенного не обнаружилось. Хэрри Картер раздавлен горем и вдобавок поранил лицо. Дрю Норис прибил камнем птицу, дуралей несчастный. Морис Фрай вместо исповеди погрузился в сон. Джил Отли нашел зубы своего сыночка. Сара Спенсер, мучимая болезнью, готова признаться в чем угодно, включая убийство Ньюмана, якобы она зарубила его топором.

Благочинный хохотнул.

— И мы знаем, что она не могла этого сделать, — подытожил я.

В ожидании ответа я отхлебнул пива, которое он мне налил. Благочинный зевнул. Слеза — признак усталости — блеснула на внешнем уголке его глаза. Свет, пылавший в комнате, устремился к этой слезе, и она засверкала, будто драгоценный камешек.

— Я хотел бы сказать, сколь высоко я ценю ваше присутствие здесь, в Оукэме, — прервал я молчание. Благочинный повернул голову в мою сторону, и драгоценная слеза будто подмигнула мне. — Ценю вашу дружбу. Участие, что вы принимаете в нас, пораженных скорбью. Сара, к примеру, говорила, что вы были добры к ней. — Я вращал кружку в ладонях. — Иногда я чувствую себя одиноким здесь, и нет никого, с кем бы я мог поговорить. О путях Господних, я имею в виду. И о неурядицах. — Я улыбнулся. — Теперь же брат со мною рядом.

Он медленно кивнул. Потом опять кивнул, а потом замер в полной неподвижности, и слеза, вытекшая из его глаза, застыла жемчужиной на щеке. Наконец благочинный вздохнул и сказал:

— Да, священнику бывает одиноко. Нужно принимать столько решений — иногда очевидных, иногда нет, но деваться некуда. Решать всегда священнику.

Истинность его слов будто придавила меня, а сочувствие, таившееся в них, обдало теплом, и сгорбившийся в кресле, разморенный, я пробормотал:

— Да, так и есть, да.

— В бытность мою священником, — сказал благочинный, — в приходе моем случилась некая нелепица. Стена нашей церкви примыкала к стене жилого дома, собственно, стена была общей у церкви и домохозяйства. Полагаю, случай не уникальный…

— В Борне то же самое, — подхватил я.

— Именно. Так вот, однажды в стене образовалась дыра, довольно большая, в нее можно было просунуть руку. Хозяин дома, Джон Брюс, решил, что дыра его устраивает, поскольку он мог смотреть, как освящают гостию, не вылезая из ночной рубахи. Забавно, но видом он напоминал пастернак, который только что выдернули из земли.

Благочинный потянулся к кувшину, чтобы подлить мне пива, я не возражал.

— Я не мог проводить службы и читать проповеди из-за шума, доносившегося из дома Брюса, — продолжил благочинный. — У него было восемь детей и жена-певунья, и ей было все равно, нравится людям ее пение или нет, поэтому я велел заделать дыру. Спустя недолгое время дыра чудесным образом вернулась на прежнее место. Я сказал Брюсу, что коли стену пробил он, ему ее и чинить, он заартачился. Я стоял в алтаре, а в дыре торчала его пастерначья физиономия, бугристая, бледно-желтая. Дыру опять заделали, и он подал на меня в суд, и меня арестовали за нарушение прав владения. — Благочинный повернулся ко мне и фыркнул не без обиды: — Нарушение прав!

— Неприятная история.

Я нагнулся, чтобы почесать щиколотку. От рогоза на полу я всегда чешусь; если меня положат на рогоз, когда я умру, не будет ли некая мерцающая остаточная жизнь в моих конечностях по-прежнему чувствовать зуд, при том что руки мои омертвеют и разучатся чесать? Это стало бы для меня подлинным чистилищем.

— Я слыхал о таком. — Мне хотелось выразить братское участие благочинному, и к тому же я действительно слыхал о подобных случаях. — Прихожане подавали в суд на своего священника, и это всегда было крайне неприятно.

— О да, такое бывает, — вздохнул благочинный; сидя в кресле, он выглядел столь миниатюрным, что я расчувствовался, и по крайней мере одним из чувств, нахлынувших на меня, была приязнь. Слеза наконец скатилась со щеки благочинного, и он вытер ее, когда она достигла челюсти. — Бывает, что и говорить. Но как нам с этим быть? Добро и зло — не мужчина и женщина, одно от другого не сразу отличишь.

— Я бы сказал, что как раз очень похоже на мужчину и женщину, обычно мы можем их различить, но не всегда.

— Прекрасно. — Благочинный поднял кружку, словно поздравляя меня с удачной мыслью. — Тогда в том случае был ли Джон Брюс добронравен либо злонамерен? Стена принадлежала ему в той же мере, что и церкви. В придачу он много чаще глазел на церковную службу, когда в стене была дыра. Итак?

— Трудно сказать.

Не вставая с кресла, он развернулся лицом ко мне:

— Да, трудно, но тем не менее вам придется сказать.

— Придется? — Я выгнул бровь.

Он не спускал с меня глаз, ледяных, хотя я и попытался принять этот холод за нечто иное.