Ветры низких широт

Сокольников вышел, чтобы сделать распоряжения, за ним дружно потянулись лейтенанты, благо испрашивать разрешение на то, чтобы выйти из-за стола, уже не требовалось, к тому же у лейтенантов во все века — правда, в старом флоте это были мичмана — постоянно не хватало двух-трех часов в сутках, чтобы успеть все поприделать и привести в надлежащий вид. Где тут была зарыта собака, толком никто не знал, ну, может, один старпом, которому по штату полагалось все знать, так он на эту тему не любил распространяться, к тому же в это время стоял командирскую вахту.

* * *

Суханов сперва было направился к себе в каюту, чтобы с толком использовать адмиральский час, который в длительных походах соблюдался свято, но потом решил сперва пройти в кубрик своей команды. Он уже знал, что Рогов с Силаковым и прочими зовут его за глаза «кашей», но почему именно «кашей», он так понять и не мог, а спрашивать об этом было, в общем-то, некого. Впрочем, в последнее время отношения с командой у него стали понемногу налаживаться, и никакие «каши» между ним и моряками уже не возникали. Только Петр Федорович, заслышав его, все еще прятался в своей норе. Но до Петра ли Федоровича было дело, когда самому порой хотелось обхватить голову и завыть собакой. Тоска иногда так подбиралась к сердцу, что Суханову впору было бежать от самого себя. Потом, правда, все проходило, и небо оказывалось высоким, и солнце жарило вполне прилично, а там, дома, оно уже поднималось невысоко и с каждым днем грело все слабее.

Был адмиральский час — время послеобеденного отдыха (нынче его объявили после ужина, в обед супостат опять устроил полеты), поэтому дневальный и команду «Смирно» не подал, только представился:

— Дневальный по кубрику матрос Силаков.

— Чем занимаются моряки? — Суханов уже усвоил несколько расхожих вопросов, которые только с виду казались значительными, а на самом деле не несли никакой смысловой нагрузки, но начинать разговор с них всегда было удобно: ничего в сущности не спросил, ничего в ответ не получил, а контакт тем не менее состоялся. Весла сушат?

— Весла можно бы и посушить, товарищ лейтенант, да вот почты давно нет, — сказал за Силакова Ловцов. — А у меня мать, когда уходили, болела шибко.

— Наверное, уже поправилась, — сказал Суханов тоже почти расхожую фразу и присел рядом на рундук.

— Хорошо бы, конечно, только неспокойно мне. Одна она у меня. Отец в озере утонул. Мы ведь из потомственных рыбаков. У нас на кладбище мужиков почти нет. Которые на войнах погибли, а которые в озере остались.

— Как же это он?

— Осенью дело было. А отец в то время запивать крепко стал. Беспричинно, говорила мама.

— А теперь и все беспричинно пьют, — сказал Силаков.

— Не возникай, Силаков, — заметил ему Ловцов. — Правь службу. У нас озеро огромное, берегов не видно. Сорок на шестьдесят верст будет. В тоню запускаются с вечера, а сети выбирают под утро. Ночи холодные в октябре, ветреные. На каждой сойме у нас по два рыбака, а плавят двумя соймами. Двойками зовут их. Отец у меня большаком был. Вообще-то у нас в роду все большаки. Выпили, видно, с вечера крепко. Напарник моего отца пошел в каюту соснуть. Отец на корме оставался. Может, покурить, а может, по нужде. У рыбаков сапоги тяжелые, с заколенниками. В таких не выплывешь. И вода холодная, как лед. — Ловцов говорил тихим голосом, как будто все время что-то припоминал. — Конечно, если бы не выпивший, то ничего бы и не было. А раз выпивший, то и понятно... — Ловцов грустно улыбнулся, дескать, вот, братцы, какие дела невеселые. — А мама с той самой ночи, как узнала, что отец в озере остался, хворать начала.

Суханов достал платок, вытер лоб и шею — в кубрике было душно и жарко.

— Когда вас патруль задержал, вы с мамой по телефону говорили? — спросил он, глядя себе в колени.

— Мама не смогла прийти на разговор. — Ловцов поджал нижнюю губу, потом отпустил ее. — Дед тогда на почту приходил. А мама опять прихворнула.

— Ты прости меня, Ловцов, — неожиданно попросил Суханов.

Ловцов удивленно взглянул на него.

— Прости... — повторил Суханов. — А за что — это не так важно.

— Так если... Конечно же... О чем разговор, — запинаясь, проговорил Ловцов, пытаясь сообразить, за что именно Суханов попросил у него прощения. — Вы если чего плохого о нас думали, так это зря. Ребята у нас в норме.

— Рогов у нас вот только в шторм всю ночь в гальюне просидел, — как бы дождавшись своей очереди, сказал Силаков.

— Силаков, не возникай, правь службу, — сказал Ловцов.

— Ты что-то там сказал? — деланно-ласково спросил Рогов.

— Я сказал, что Рогов всю ночь играл на «пианино».

— Вот теперь ты правильно сказал. Только когда говоришь дело, не глотай слова. Повтори еще, чтобы товарищ лейтенант все хорошенько разобрал.

— Не волнуйтесь, Рогов, у меня слух в норме, — заметил Суханов. — Я все понял.

— Силаков, повтори, когда тебя старшие просят, — тем не менее сказал Рогов.

— Рогов, иначе говоря, товарищ годок — «пианист», можно сказать, с мировым именем, — опять зачастил Силаков.

— Силаков, поимей совесть, как говорят коренные одесситы. Говори так, будто докладываешь.