Ветры низких широт

Сутки перемешались, и там, где полагалось быть утру, корабельная обстановка словно бы соответствовала вечеру, а там, где по всем понятиям надлежало стоять ночи, оказывался день. Природа, разумеется, ничего не перепутала: и утра сменялись днями, и после дня наступал вечер. Перемешалась сама жизнь на корабле, которая шла теперь по своим особым меркам, сокрытым, казалось, в самых корабельных недрах. Фильм решили крутить сразу после ужина — ужинали на походе в семнадцать часов — с таким расчетом, чтобы все просмотрели его к вечернему чаю. В ночь от супостатов можно было ожидать что угодно.

— А почему ты не пустишь в дело вертолет? — спросил Сокольников Ковалева в кают-компании за обедом, который в обычное время можно было отнести и ко второму завтраку — до полудня оставался еще час. — Зазвонов скоро уже опухнет от сна.

Командир вертолета, он же командир БЧ-6, Зазвонов оторвал глаза от тарелки и молча, даже словно бы с надеждой, поглядел на Ковалева.

— А то и не пускаю, что время его еще не пришло, — хмурясь, ответил Ковалев. — Придет время, сам запросится в небо.

Зазвонов снова уткнул нос в тарелку. Рассуждать с командиром о способах применения боевых средств, тем более спорить с ним на эту тему, запрещалось категорически не только всеми воинскими уложениями, но и самой корабельной этикой, выросшей из традиций, как из ракушника. Подобные вопросы, пользуясь своим положением, задавал только Сокольников, но и он большей частью ясных ответов не получал. В командирское святая святых Ковалев никого не пускал, памятуя о том, что, как бы ни были хороши два ума, отвечать в случае неудачи придется одному, и этот один ум принадлежал ему, капитану второго ранга Ковалеву. По мысли подчиненных, он должен был знать все, пока же он с уверенностью знал только то, что не следовало спешить.

Как бы ни развивались события, в любом случае они прояснили бы обстановку, но, к сожалению, прав был и Сокольников — события пока складывались таким образом, что свои условия диктовал супостат, а «Гангуту» в основном приходилось танцевать под его дудку. Следовательно, сами по себе напрашивались ответные действия, и этими ответными действиями могли стать собственные учения. Если супостат занимался по своему плану боевой подготовки, то кто запретил ему, командиру «Гангута», заняться боевой подготовкой по собственному усмотрению? Бесцельные хождения едва ли не под ручку по бескрайним просторам, изрытым волнами, всякого могли навести на грустные размышления, и у Ковалева мало-помалу начал вызревать четкий план действий: он решил провести стрельбу из ракетно-бомбовой установки (РБУ) по условному противнику, естественно, что этим условным противником могла быть только лодка. Пора уже было попробовать в деле Романюка, который совсем недавно закончил курсы и переквалифицировался из артиллеристов в ракетчики. «Кто он? — подумал Ковалев. — Что он? На вид-то будто бы хорош, да зелен...» И потом уже подыскать подходящее место для якорной стоянки и дать возможность экипажу немного отдохнуть и привести себя в надлежащий вид. К тому времени должен подойти танкер-заправщик с топливом, пресной водой и продуктами. Этот план, как и всякий план, каким бы прекрасным он ни выглядел, нуждался в уточнении, и поэтому Ковалев не спешил его обнародовать, справедливо полагая, что там, где потеряны недели, потерять лишний день уже значило немногое.

— А если он не попросится? — спросил Сокольников, имея в виду вертолет.

— Если он не попросится, значит, мы попусту жгем топливо и ни на какое порядочное дело не годны, — сказал Ковалев, приподняв голос, чтобы его услышали не только за этим столом, за которым обедали командиры боевых частей и начальники служб, но и за тем, лейтенантским, обычно не допускаемым к серьезным разговорам. Зазвонов поелозил ложкой в тарелке — есть ему явно не хотелось.

Ковалев вытер руки салфеткой.

— Так где же твоя «Дикая Бара»? Ужасно захотелось взглянуть на ту самую Бару — она там еще купается голая, — на которую, помнится, заглядывались в отрочестве.

Сокольников посмотрел на него со скрытым беспокойством, пытаясь понять, не с подвохом ли заговорил командир о «Дикой Баре» или на самом деле решил, что сейчас пришло самое время показать картину.

— Не время будто бы... — пробормотал он не очень уверенно. — Ясный день на дворе.

— Зато какой!.. — сказал Ковалев. — Воскресный. Там, в России, люди сейчас в музеи, в парки собрались, а в парках гулянья, аттракционы, концерты, словом, живут люди, а чем наши моряки хуже? Пусть и они посмотрят... Так что там у тебя? «Дикая Бара»? Давай и «Дикую Бару». Тем более она там в одном месте нагишом выступает, — повторил он со значением, прищурился и попросил стакан чая — компот он не пил принципиально. — Днем они шалить не станут. Свои делишки они любят обтяпывать ночью. Так что вели крутить картину, комиссар. Пусть Бара снимает с людей напряжение.

— Как прикажешь...

— Я приказывать никак не собираюсь. Это твоя епархия. Но фильм тоже посмотрю с удовольствием. А то у меня от волн уже в глазах рябит.