Ветры низких широт

— Да-да, — сказала Наташа Павловна. — Я сейчас. Вот только поправлю одеяло у Катеришки.

Дверь притворилась, а Наташа Павловна даже не пошевелилась, чтобы хотя бы сделать вид, будто она поднимается: ей было не до соблюдения приличий. «Так почему же я тогда не отвечаю на его письма? — спросила она себя. — Не нашлась первая фраза? Но ведь можно написать и без нее. Я не отвечаю только потому... — раздельно начала она свою мысль и быстро поднялась с кресла, подошла к окну, которое уже начало синеть. — Господи, уехать, что ли?»

Мария Семеновна с Иваном Сергеевичем сидели за столом и пили чай. Они одновременно подняли глаза на Наташу Павловну и промолчали.

— Кризис будто бы миновал, — сказала она тихо.

— Дай-то бог, — промолвил Иван Сергеевич, продолжая чаевничать. — А я вот собрался с удочками посидеть, — сказал он виноватым голосом, как будто то, что он собирался делать, было против здравого смысла. — Может, камбалу выдерну. Должна же она когда-то к берегу подойти.

— Какие теперь камбалы... — равнодушно заметила Мария Семеновна, наливая по старинке горячий чай в блюдечко и ставя его на растопыренные пальцы. — Теперь штормов надо ждать, а не камбал.

— Не скажи, — заартачился Иван Сергеевич. — Перед штормом ее, голубушку, только и ждать. А чуть заштормит, она и уйдет на глубину. А нынче шторма ждать еще рановато. У меня поясницу нынче не прихватывало.

Наташа Павловна понимала, что они поднялись ни свет ни заря ради нее, и вдруг ей до слез стало жалко их. «Милые, хорошие вы мои, — невольно подумала она, — Да как же вы будете, если я... если мы... Господи, ну что я мелю. Ведь ничего же не случилось, и ничего не случится, и все пойдет по-прежнему. — Но подспудно, в тайном уголке, уже вызревала мысль, что по-прежнему ничего не будет. — И зачем его тогда занесло в студию? И я-то чего там задержалась? А может, на самом деле уехать к своим и пожить там?»

— Может, тебе, Наташенька, с медом? — спросила Мария Семеновна.

— Давайте с медом, — сказала Наташа Павловна ровным голосом, но если бы ее спросили: «Ты с вареньем будешь?», она тем же ровным голосом ответила: «С вареньем».

О Суханове они никогда не говорили, хотя старики и знали, что Наташе Павловне приходили от него письма. Его как будто бы не существовало, но он, к сожалению — и это Мария Семеновна с Иваном Сергеевичем понимали, — незримо встал между ними, и не просто встал, а даже словно бы разделил их. Мария Семеновна еще по-бабьи приставала к Ивану Сергеевичу: «Ты бы хоть поспрошал ее, что она думает о всех нас. Ведь не в нем же одном дело». Но Иван Сергеевич отодвигал от себя эти переживания: «Сама не скажет, спрашивать не стану. Дело это деликатное». — «В этом деликатном деле мы с тобой не последние». «И не первые, — остужал ее пыл Иван Сергеевич. — Мы своих родителей не спрашивали, когда женились с тобой. Так и ее спрашивать нечего». — «Тебя она уважает». — «А мне из ее уважения шубу не шить. Как решит, пусть так и будет».

Они пили чай молча, а окна тем временем из синих превратились в белые, и луна побелела, перестала цедить голубоватый свет, а там и над морем прорезалась багряная заря. Иван Сергеевич отогнул край тюлевой занавески, долго смотрел на зарю, потом глухо сказал:

— В сорок третьем в это самое раннее время, когда в десант шли, тоже горела вот такая же заря. А потом и шторм начался и разметал нас кого куда.

— Страшное было времечко, — вздохнув, заметила Мария Семеновна.

— Не время было страшное, а мы в том времени острашились. Убить человека ничего не стоило. Помнится, даже в газетах писали: «Убей немца».

— Так и они небось так же писали.

— С них, собственно, все и началось.

Наташа Павловна не вслушивалась в их разговор и плохо понимала, о чем они говорят. Ей неожиданно вспомнилась старуха, продавшая ей цветы у кладбищенских ворот, худая, черная, с горящими глазами, и Наташе Павловне даже сейчас стало жутко.

— А там, — словно бы запинаясь, спросила она, — не страшно было с автоматом на пулеметы идти?

Иван Сергеевич горько усмехнулся:

— Автоматов на всех не хватало. Больше с трехлинеечкой хаживали. — Он поскреб в затылке, как бы припоминая те далекие атаки, в которые хаживали с трехлинейкой. — Нет, — сказал он, — в атаках никогда страшно не было. После атаки, когда не с кем было разделить наркомовскую, вот тогда действительно страх приходил. Бывало, как оглянешься, а вокруг товарищи лежат: кто без головы, а иной распластанный, как телок на бойне. Вот тут действительно оторопь брала. И сны приходили страшные. А в атаке миленькое дело: или тебя кто, или ты кого.

— Схожу-ка я нынче на кладбище, — помолчав, сказала Наташа Павловна.

— Ну-к что ж, сходи, — согласилась Мария Семеновна.

Иван Сергеевич подумал, что тоже давно не проведывал родителей, и, забыв, что уже сказал, будто собрался на залив за камбалой, опять поскреб в затылке.

— Может, и мне сходить?..

Наташа Павловна жалобно посмотрела на него, как бы прося его оставить ее одну, и Иван Сергеевич, добрая душа, тотчас же засобирался на залив. «А вдруг и верно камбала подошла», — пробормотал он.