Ветры низких широт

— Куда ж тебе от моря уезжать?.. Красотищи-то у нас тут сколько! И Катеришка уже к морю привыкла. — И вдруг до нее дошло, что Наташа Павловна не обмолвилась, а сказала со значением. — Ты уедешь, а нам как-то тут без вас оставаться? Ведь мы помрем с тоски.

Наташа Павловна провела пальцем по уголкам глаз, припала к ее плечу.

— Хорошие вы мои...

— Ты только не плачь... Катеришка не должна видеть твоих слез.

— Я давно уже не плачу. Сегодняшнее не в счет. Сегодняшнее — это нервы.

— У кого их теперь нет, нервов-то. Не знаешь, как еще их хватает на все. Нам с дедом в войну так досталось, что думали — не выдюжим. А вот выдюжили да еще и сына пережили. — Она покачала головой, как будто говорила не о себе, а о ком-то другом. — Не пожелаю ни другу, ни врагу пережить своих детей. Много казней придумано на земле, а эта — самая страшная. Во сне только и отдыхаешь от нее, да бывает, что и во сие она не дает отдыха. — Мария Семеновна поправила волосы рукой, глянула на восход, откуда грядой наплывали облака, выстроясь уже в два этажа, и забеспокоилась. — Шторм, Наташенька, идет. А с ним завершится и осень наша золотая. И станет вокруг пусто и голо.

— Мария Семеновна, миленькая, почитайте стихи, — попросила Наташа Павловна. — Те самые, которые вы тогда мне читали. Ну конечно же, помните, миленькая Мария Семеновна.

— Бог с тобой, Наташенька, какие уж сейчас стихи.

— Ну, пожалуйста...

— Ох, уж и не знаю... — сказала Мария Семеновна и беспокойно оглянулась. — И дед нас заждался. И Катеришка все глаза проглядела... — Но она не дала Наташе Павловне больше уговаривать себя, поняв, что эта просьба не была блажью, начала читать, и, когда дошла до «приметы страны», голос ее стал глуховато-торжественным и даже таинственным:

И назвал мне четыре приметы страны,
Где мы встретиться снова должны:
Море, круглая бухта, высокий маяк,
А всего неизменней — полынь...

— Мария Семеновна, а для вас что прежде было: море или Иван Сергеевич? — спросила Наташа Павловна.

Мария Семеновна вздохнула.

— До Ивана море для меня было как море. Покупались в нем, да и ладно. А появился Иван в моей судьбе — и словно привел за руку на мой порог море. И загудело оно в моей судьбе, и радостью моей стало, и горем. Мне теперь от него деться некуда.

— И вся жизнь прошла в ожидании?

— Любила, поэтому и ждала. Когда любишь, ждать не в тягость. Вот если любви нет, тогда и небо покажется с овчинку.

Наташа Павловна поджала ноги, обхватила колени руками, уткнулась в них подбородком и долгим взглядом уставилась на море. Там уже начало пошумывать, хотя эти шумы и не были еще отчетливыми, а, скорее всего, напоминали вздохи больного или старого человека.

— А я устала ждать, — сказала в сторону Наташа Павловна. — Да и ждать мне больше некого.

Почти робея, Мария Семеновна спросила, тоже глянув в сторону:

— А он? — не упомянув при этом даже фамилии Суханова. Наташа Павловна и так могла понять, о ком она спрашивала.

— А он? — повторила машинально Наташа Павловна. — Для него море еще в радость, а для меня оно уже незаконченное горе. Нам трудно будет понимать друг друга. И не надо больше об этом. Хорошо, миленькая Мария Семеновна?

— Как хочешь, голубушка, — грустно сказала Мария Семеновна, и ей стало тревожно, горько и больно и за Ивана Сергеевича, который едва ли не боготворил Наташу Павловну, и за Игоря, уже не могущего ничему помешать, и за Катеришку, для которой Наташа Павловна теперь была единственным светом в окне, а больше за себя, но она не подала виду, прижала Наташу Павловну к себе, поцеловала в висок, на котором билась голубая жилка. — Люби, голубушка, пока любится, — сказала она, опять вздохнув. — Потом будет поздно.

Они вернулись домой только к обеду. Иван Сергеевич встретил их сердито, буркнув: «Явились не запылились, а тут хоть криком кричи», захватил удочки и ушел в камни ловить свою камбалу.

«Ну разве я виновата? — тревожно подумала Наташа Павловна. — Разве я виновата? Ведь это у меня случилось горе... Поймите же вы!.. Я люблю вас, но пощадите же меня!»

Иван Сергеевич заявился только в сумерках, мокрый, усталый, но довольный: ему удалось выловить пять камбал, которые были осклизлы и пахли морем. Он тотчас же сел их чистить, балагуря, словно бы стараясь загладить ту свою минутную грубость. Потом все варили уху и жарили камбалу и засиделись допоздна, даже забыв отправить Катеришку спать.

А ночью случился шторм. Он навалился сразу, загрохотав железом на крыше, застучав голыми ветвями деревьев, и в море стало шумно, волны ударялись в обрыв, колыбая тихонько землю, и в окнах слаженно позванивали стекла. Луна только изредка заглядывала в комнаты, и по стенам блуждали тени. Утомленные предыдущей бессонницей, в доме возле Аниного камня спали спокойно.

Глава третья

1