Ветры низких широт

На том и порешили: Мария Семеновна оставалась с Катеришкой дома, а Наташа Павловна решила идти на кладбище, лишь только ободняет. Не вспомнись ей та черная худющая старуха, она, наверное, и не подумала бы о кладбище, а вспомнилась она, и Наташа Павловна поняла, что не идти ей никак нельзя. Откуда появилось это «никак нельзя», она и сама не могла понять. Она только подумала, что это «никак нельзя» когда-то ведь должно было прийти, и оно пришло. «Господи, хоть бы уехать куда...»

5

Та худющая старуха как будто поджидала Наташу Павловну и протянула ей букетик желтовато-белых астр. Старуха словно бы еще больше усохла и почернела.

— Муженька пришла проведать? — глухим голосом спросила она.

— Мужа, — кротко сказала Наташа Павловна.

— Вот что я тебе скажу... — начала было старуха, пожевала синими тонкими губами и передумала: — Потом скажу. Пойдешь с кладбища, так и скажу.

— Да почему же потом? — спросила Наташа Павловна, протягивая ей деньги за цветы.

— Иди, куда идешь. — Старуха спрятала деньги под юбку. — Раз потом, то и потом.

Наташа Павловна прошла за ограду, и тот испуг, который она испытала в последнее посещение кладбища, словно бы начал возвращаться к ней. Она уже не знала, так ли надо было ей сегодня сюда приходить, а если ее влекло помимо ее же воли, то отказываться от Ивана Сергеевича было просто неразумно. Ей хотелось живого человеческого голоса, а не сухого шелеста багряных листьев, которые к тому же с легким шорохом срывались с веток и тихо падали на поржавевшую траву. Пройдя аллею и свернув на боковую тропинку, Наташа Павловна почувствовала, как ее неотвратимо потянуло оглянуться назад. Она и оглянулась — на кладбище в этот утренний час, кажется, никого не было, и она немного успокоилась и все-таки снова оглянулась, словно бы заслышав настороженные шаги. Она прислушалась и догадалась, что это были не шаги, а сухой шелест листьев, которые сорвались с каштана.

На могиле у Вожаковых она выполола траву, присела на скамеечку. «Неужели для меня все кончилось и я неотвратимо остаюсь в прошлом? — подумала Наташа Павловна, сорвала былинку и покусала ее. — Неужели для меня остались одни воспоминания? Неужели я — это прошлое, а прошлое — это я?»

Опять послышался шорох, Наташа Павловна подняла голову и увидела, как по маковкам деревьев пробежал ветер, сорвав с них красное облако, которое, рассеиваясь и скользя между ветвей, медленно планировало на землю. «Сегодня надо успеть сходить еще к Аниному камню, — подумала Наташа Павловна. — Завтра задует шторм, и идти станет некуда — волна закроет его. Мария Семеновна хорошая, она отпустит. И Иван Сергеевич хороший. А я злая, сварливая бабенка. Ведь я не была сварливой. Откуда это взялось?»

Здесь было покойно, и хорошо думалось, по крайней мере, не надо было остерегаться, что кто-то помешает неожиданным и чаще всего пустым вопросом, и, значит, не надо было держать себя в напряжении. «Кому первому пришла мысль похоронить здесь своего близкого? И почему именно здесь, а не там, за горой, или на холме, с которого хорошо был виден весь рейд? — подумала Наташа Павловна. — Может, потому, что сюда не заглядывали ветры? Или человек этот не был моряком? Или... Нет, я определенно схожу с ума».

Она поднялась, провела ладонью по юбке — могла ненароком пристать былинка, — постояла возле камня и неожиданно прильнула щекой к его шершавой и еще тепловатой грани, горько заплакав. В висках застучали маленькие молоточки, и, как дятел по сухому дереву — тук-тук-тук, в мозгу начало вспыхивать одно и то же слово: «Почему? Почему? Почему?» Она отшатнулась от камня и, сморкаясь в платок, спросила:

— За что?

У кладбищенских ворот сидела та же старуха и держала в руке букетик, очень похожий на тот, купленный Наташей Павловной полчаса назад. Неслышно семеня, Наташа Павловна прошла мимо нее, уже ступила на тропинку, поросшую и тут жесткой полынью. Она страшилась, что старуха окликнет ее, даже не подняла на нее глаз, но та сама следила за Наташей Павловной цепким взглядом.

— Касатушка! — позвала старуха скрипучим голосом. — Ты ведь сама хотела, чтобы я тебе чего-то сказала.

Наташа Павловна приостановилась, еще раздумывая, вернуться ли ей к старухе или уйти подальше от ее запавших, но еще блестящих глаз, от ее сиплого, словно пропитого, голоса, но не услышать того, что хотела сказать ей старуха, она уже не могла. Наташа Павловна остановилась и безвольно опустила руки.

— Не ходи сюда больше, — проскрипела старуха. — Нечего тебе тут делать. Ты молодая, красивая, живи с людьми. Не тревожь упокоившихся своей красотой.

— Я думала, вы дело хотите сказать.

— Я и говорю дело, — сварливо сказала старуха. — На безделье у меня времени нет. Тебе жить надо. Мужиков любить надо. Ребятишек рожать надо. Иди отсюда.

— Как вы смеете? У меня тут могилы.

— А у кого их нет? У всех могилы. Только для могилок есть особый поминальный день, а так что ж, зря-то упокойников тревожить. Они свое оттревожились.

— Я не понимаю вас, бабушка, — почти с отчаяньем сказала Наташа Павловна.