Ветры низких широт

Принесли новую бухту линя, отпорные крюки, лини срастили, набросили на барабан шпиля, который заурчал и потянул акулу к борту. За кормой забурлила вода, и показалась осклизлая голова с широко расставленными глазами. Акула перевернулась, обнажив зеленовато-белое брюхо. И опять никто не подумал, за каким дьяволом далась командиру эта белобрюхая акула, которая, извиваясь, начала молотить хвостом по воде, разбрасывая вокруг себя крупные — с горошину — брызги.

Козлюк закурил третью сигарету, прищурясь, стал примеряться, как бы сподручнее подвести акулу к кормовому срезу, взял отпорный крюк, подкинул его на руках. Тот показался ему легким — «для барышень делают», — взял другой и весело и азартно крикнул:

— А ну отойди за надстройку! А то, не ровен час, оброним кого. Пошел помалу шпиль.

Линь натянулся, роняя капли, и выдернул акулу наполовину из воды, и самым любопытным, которые с комфортом устроились на вертолетной площадке, стала видна вся огромная пасть, унизанная белыми зубами.

— Стоп шпиль!

Козлюк ударил акулу отпорным крюком по голове и раз и другой, потом подцепил им плавник и отвел голову в сторону, чтобы она не ушла под корму, и, зверея, закричал:

— Пошел шпиль помалу... Легче... Легче...

И когда акулья голова показалась на юте, а веретенообразное, упругое и сильное ее тело, изгибаясь, словно пружина, еще свисало за борт, Козлюк благоразумно пробормотал: «Береженого и бог бережет» — и отступил к шпилю, а Петр Федорович, полеживавший до этого в тени и не обращавший ни малейшего внимания на возню на юте, неожиданно вскочил, шерсть у него на загривке поднялась дыбом, он захрипел и залаял, кидаясь на акулу. Она уже лежала на палубе, тяжело двигая жаберными щелями, и по ее телу пробегала немая дрожь. Петр Федорович совсем осмелел, подлетел к ней, скользя по мокрой палубе и стараясь упереться в нее передними лапами, и тут акула изогнулась, как бы подпрыгнула и небрежно смахнула Петра Федоровича за борт. Иа вертолетной площадке тихо ахнули и закричали:

— Катер на воду... Катер!

Но спускать катер было уже поздно. Возле Петра Федоровича, который еще отчаянно бултыхался, закипела вода, он завизжал, оставив после себя маленькое кровавое пятнышко. Козлюк отер пот со лба, поправил пилотку и поднялся к командиру.

— Акул тут, товарищ командир, гиблое дело, — доложил он.

— Жаль, — сказал Ковалев. — Очень жаль. А я, дело прошлое, хотел объявить купание с борта.

— Никак нельзя, — испуганно сказал Козлюк. — Собачку она смахнула за борт, так от той только пятнышко и осталось.

— Жаль, — повторил Ковалев. — Кому принадлежала собака?

— Акустикам, товарищ командир. А вообще-то — Ловцову.

— Как же это вы не уберегли?! У человека и так горе, а тут еще это... Нехорошо, боцман, некрасиво.

— Чего уж тут хорошего, — виновато пробормотал Козлюк, успев тем не менее подумать: «Гребешь, стараешься, а нет того, чтобы ласковое слово сказать».

— Акулу за борт! — распорядился Ковалев. — Палубу скатить. Никаких больше рыбалок не устраивать. Оповестить команду, чтобы соблюдали максимум осторожности: за бортом акулы.

Вахтенный офицер записал в своем журнале: «В 10 часов 45 минут (время местное) корабельный пес Петр Федорович («Удивительно странное имя», — подумал вахтенный офицер) выпал за борт и был растерзан акулами». Лет через сто, а может и через двести, какой-нибудь флотский исследователь поднимет вахтенный журнал «Гангута» — храниться-то они будут вечно, — наткнется на эту запись и узнает, что в таком-то веке жил-поживал корабельный пес Петр Федорович, царство ему небесное.

А на юте тем временем разгневанные моряки добивали акулу, вымещая на ней и гибель Петра Федоровича, и свое многодневное бесплодное блуждание в поисках супостата. Акула в их сознании ассоциировалась с лодкой, а обе, вместе взятые, представлялись хищниками, безнаказанными которых оставлять было никак нельзя.

2

На авианосце заметили возню на юте «Гангута» и подняли вертолет, за ним и другой, и, разлетясь веером, они заняли места с правого борта и с левого, видимо, старались понять, чем вызвано это столпотворение. С акулой уже было покончено. Козлюк обрубил линь, и моряки отпорными крюками столкнули осклизлую тушу за борт. Минуты две она еще плавала, выставив солнцу свое белое брюхо, потом в прозрачной воде мелькнула одна тень, другая, третья — целая стая, они шли кругами, сужая их и все ближе подбираясь к мертвой акуле, наконец одна не выдержала, перевернулась на спину, оттяпала кусок, а следом набросились и другие, и с борта было видно, как в воде полетели белые клочья.

— Как осенние волки, — сказал боцманенок.

— Хуже, — возразил Козлюк, хотя никогда и не видел волков, достал сигареты и протянул боцманенку. — Закуривай.

— Свои имеем, товарищ мичман, — скромно заметил боцманенок.