Ветры низких широт

С мостика хорошо было видно, что шлюпки шли почти вровень, может, правая шлюпка, которой командовал Бруснецов, на полкорпуса вырвалась вперед, но ведь шлюпка — не байдарка, на трети дистанции это было столь незначительное отставание, что левая шлюпка могла спокойно не только сократить это отставание, но и обойти на те же полкорпуса свою соперницу.

Ковалев вдруг почувствовал, что он, в общем-то, равнодушно следил за гонкой, которая не всколыхнула в нем азарта — его охотничий азарт лежал глубже, и чтобы добраться до него, нужны были иные, более сильные переживания, но он был рад, что моряки на палубе шумно обсуждали перипетии гонки, которые были не столь уж и волнующи.

— Жми, Ветошкин! — кричал Силаков, устроившийся на самом носу — ему удалось ускользнуть от вахтенного офицера, — но кто там жал и куда жал, он, естественно, не видел. Просто ему было радостно, как молодому петушку, попробовать свои голосовые связки. — Давай, Ветошкин!

«Ветошкин там жмет и дает — это ведь так логично и так объяснимо, — подумал Ковалев. — Ну а ты-то что разорался, петушок? Ведь тебя никто там не слышит».

Орали, правда, и другие, и тоже оглашенно и самозабвенно, благо никто их за это не шпынял, но Силаков был особенно голосистый.

— Давай, Ветошкин! Жми, Ветошкин!

То озорное настроение, которое покатилось по палубе, начавшись возле гюйсштока — «Давай, Ветошкин!», — невольно передалось и Ковалеву, и он вдруг почувствовал, что ему тоже захотелось закричать: «Давай, Ветошкин!», озорничая при этом до хрипоты, до поросячьего визга.

— Вахтенный офицер, прикажите вооружить шланги! — крикнул он на палубу. — Пусть моряки окатятся.

Шланги тут же раскатали, из брандспойтов вырвались тугие струи, сверкнувшие на солнце, и на палубе стало шумно, как в бане.

— Товарищ командир! — доложил второй штурман. — Барометр начинает падать.

Ковалев прошел в штурманскую рубку — человеку всегда было свойственно убеждаться во всем самому («русский словам не верит», «лучше увидеть, чем услышать»), — покачал головой: это «начинает» уже заметно отличалось от нормы. Изменение погоды можно было ожидать к вечеру, но с морем, тем более с океаном, надлежало обращаться вежливо и предупредительно, и Ковалев приказал вахтенным сигнальщикам набрать сигнал:

— «Шлюпкам немедленно вернуться к борту». Вахтенный офицер, приготовьте к спуску на воду второй катер.

— Прикажете разоружить шланги? — спросил снизу вахтенный офицер.

— Я приказываю только то, что приказываю, — внезапно раздражаясь, сказал Ковалев. Он не терпел этих встречных вопросов, когда вопрошающий как бы хотел казаться святее папы римского. — Застропить сразу, но стопора не снимайте.

Серебряные струи из рукавов хлестали по бронзовым телам моряков, сбивая зазевавшихся с ног, и гвалт, и смех, и радостный гогот стоял такой, что было похоже, будто из загона вырвался на волю молодой, необъезженный табун, и так Ковалеву опять захотелось спуститься на палубу, подставить спину под эту свистящую струю, что у него от томления даже зачесались лопатки.

На шлюпках приняли сигнал, который застал их врасплох, и гонка сразу остановилась, хотя Силаков у гюйсштока все еще радостным голосом призывал:

— Давай, Ветошкин! Жми, Ветошкин...

Ковалев навел на шлюпки визир: там уже развернулись, и гонка продолжалась на веслах, паруса, видимо, побоялись ставить, остерегаясь шквала, весьма обычного при смене погоды в этих широтах. «Береженого и бог бережет», — уже в который раз сегодня подумал Ковалев.

Наконец и с палубы обратили внимание на сигнал и, не зная, что произошло или что могло случиться — просто так шлюпки не стали бы отзывать с дистанции, — сразу присмирели, и Силаков, который так взывал к Ветошкину, ухитрился опять ускользнуть от вахтенного офицера и подобру-поздорову скатился в низы: все-таки его боевой части была объявлена готовность номер два.

На шлюпках гребцы уже приноровились один к другому, гребли размашисто, сильно и слаженно, весла но путались и не зарывались в воду, словом, гонки с этого и должны были бы начаться, а не заканчиваться этим. Бруснецов опять на полкорпуса вырвался вперед — дальше Сокольников его не отпустил, но так как гребки у них не совпадали, то получалось, будто бы они дергались: дерг — Бруснецов на полметра впереди, дерг — Сокольников малость догнал его, дерг, дерг...

В том же порядке шлюпки вышли на траверз «Гангута», и одна за другой послышались команды:

— Весла-а... на валек!

Весла зашевелились и застыли, взметнувшись частоколом, и шлюпки пересекли финишную линию, которой служил вываленный за борт выстрел — длинное рангоутное дерево; с него спускались шторм-трапы и бакштовы, к которым крепились шлюпки.

Шлюпки накатом прошли вдоль борта, гребцы опустили весла и начали подгребать под выстрел.