Ветры низких широт

Ковалев понял, что ему не продраться сквозь эти дремучие заросли, махнул рукой — да бог с ним и с этой дремучестью, — принял журнал и набросал короткое донесение командующему, в котором высказал предположение, что супостаты, по всей вероятности, со дня на день начнут, возможно сразу в двух точках, свои военные игрища: возле Никарагуа — об этом сообщало и радио — и возле Ливии. Ковалев подумал, что возможна еще и третья точка, самая основная, но строить догадки в донесении было бы слишком рискованно, и он поставил свою подпись. У командующего есть свои аналитики, пусть они и занимаются этими основными и неосновными точками. Он посмотрел на часы, проставил время и отпустил экспедитора, все же сказав ему:

— Стучаться в дверь полагается каждому культурному человеку. Мы же с вами культурные люди?

— Так точно, товарищ капитан второго ранга, культурные, — лихо согласился застенчивый и тихий, как тень, экспедитор.

— Ну и прекрасно, — весело сказал Ковалев и со скрипом потер ладонь о ладонь. — Вот и прекрасно.

Экспедитор не понял, к кому относилось командирское «прекрасно», на всякий случай улыбнулся, полагая, что «прекрасно» он может все-таки отнести на свой счет, и выскользнул из каюты.

«Не всякое действие — прекрасно, — подумал Ковалев. — И не всякое бездействие — плохо. Впрочем, никто в своем отечестве не пророк. Это тоже прекрасно».

А тем временем катер и шлюпки спустили на воду, выстрел с парадным трапом вывалили за борт, Бруснецов с Ведерниковым, сопровождаемые командирами дивизионов движения и живучести и главным боцманом, спустились в катер и начали медленно обходить корабль.

Ветра не было, зыбь заметно стала меньше и ленивее, и вода посветлела, хорошо виделось на глубину метров десяти — двенадцати. Бруснецов велел старшине катера держать самые малые обороты, и катер медленно, словно на ощупь, двигался вдоль борта. За кормой «Гангута» старшина совсем заглушил двигатель, корабельные шумы тоже как бы прекратились, и вдруг все присутствующие на катере почувствовали, какая на рейде установилась прозрачная и звонкая тишина. В средних российских пределах такая тишина случается только в пору бабьего лета. Но там это было привычно и понятно: и воздух к тому времени осязаемо редел и становился прохладным, и, роняя багряную листву, деревья обнажались и открывали просторы, и пажити, еще не озябшие под осенними дождями, пугливо хранили свою кроткую красу. А тут и солнце жарило по-летнему, и воздух был влажен и тяжел, а в поднебесье, казалось, звенела такая же одинокая струна, как и над российскими пределами. Ее звучание то совсем угасало, то чуть заметно усиливалось.

— Винты как винты, — пробурчал Козлюк. — На таких до полюса можно дойти.

— Хорошо бы водолаза спустить, — помечтал Ведерников. — Отсюда смотреть, так все кошки серы.

— Вот и доложим командиру, что все кошки серы, — сказал Бруснецов. — А он возьмет да и погладит нас за это по головкам.

Ведерников рассердился:

— Мне это глажение ни к чему, а только я сквозь метровые толщи воды разглядывать не умею. Нужен водолаз.

— Тут акулы кругом кишат. Спроси боцмана — он тебе скажет.

— Откуда только эта тварь берется! — возмутился Ведерников. — Ладно, понадеемся на глазок: с винтами все в порядке.

— Добро, так и порешим, — согласился старпом. — Старшина, подваливайте к трапу.

Сокольников уже усадил свою команду в шлюпку, и Ветошкин, оскорбленный в своих лучших чувствах, что Бруснецов — тот самый Бруснецов, который еще зеленым лейтенантом постигал у него, Ветошкина, мичмана флота, азы корабельной науки! — не взял его в свою команду, отдав предпочтение боцману, и в равной мере облагодетельствованный Сокольниковым, к которому Ветошкин хотя и испытывал почтение, как и подобает это делать по отношению к начальству, но особых симпатий к нему не питал, так вот именно этот Сокольников и выбрал его, Ветошкина, из десятка других мичманов, и благодарный Ветошкин озорно и весело покрикивал:

— Уключины вставить, весла разобрать! Живее, моряки, живее! Весла-а-а... на воду! Два-a, раз... Два-а, раз...

Козлюк при виде этой надуваловки набычился, угрюмо опустил усы и, хмурясь, спросил Бруснецова:

— Прикажете и нашим спускаться в шлюпку?

— Погоди, доложу командиру, что с винтами все в порядке.

— Так он же после ночи лег отдохнуть.

— Если отдыхает, так я мигом и вернусь. Ты команду возле выстрела держи, не отпускай.

Ковалев не отдыхал, молча кивнул на кресло, подождал, что скажет Бруснецов.

— Визуально винты осмотрели с катера, — сказал Бруснецов, присаживаясь. — Повреждений не замечено. Ведерников просил спустить за борт водолаза, но я сказал ему, что вы этого не разрешите сделать.

— Не разрешу. Хочет, пусть сам лезет. — В голосе Ковалева прозвучали горькие нотки. — Впрочем, и ему не разрешаю. Ведь он шутку еще, чего доброго, примет за приказание. Возьмет да и полезет.

— От него можно всего ожидать, — согласился Бруснецов. — Вчера сам в трубу заглядывал, сегодня в цилиндрах копошился, машину ревизует.