Ветры низких широт

Ковалев еще не мог составить общую картину происходящего на рейде, только чувствовал, что тревога в нем самом все нарастала и нарастала. Еще не двигались корабли на рейде, и вертолет уже не летал, прикорнув на авианосце, но Ковалеву казалось, что движение должно было начаться с минуты на минуту. Он даже себе не мог объяснить, почему у него возникло это ощущение: может, потому, что прибавились одни огни и погасли другие, может, еще и потому, что вертолет уже не летал, а, судя по некоторым признакам, на кораблях еще не ложились спать, и, следовательно, бабочки снова могли загрохотать с одного корабля на другой, словом, причин, пусть самых незначительных, набиралось много, и они, соединясь воедино, мало-помалу начали нервировать Ковалева.

И в третий раз на мостике появился Романюк.

— Помещения прослушаны. Посторонних звуков не обнаружено.

Ковалев молчал.

— Прикажете отменить праздник?

— Почему? — удивился Ковалев.

— Так они же — супостаты, — невпопад сказал Романюк.

— Для нас они супостаты. Для них мы... — устало сказал Ковалев.

На свету вахтенный сигнальщик доложил:

— Товарищ командир, на рейде началось движение. Снялся с якоря авианосец «Эйзенхауэр». Погасил якорные огни крейсер «Уэнрайт», эсминец...

— Все корабли снимаются с якорей?

— Никак нет... Пока только эти три.

— Три снимаются, четыре остаются? — спросил Ковалев.

— Так точно.

«Ну что ж, — устало подумал Ковалев и почувствовал, как на него стала наваливаться новая тревога. — Произошла смена караула. И значит, мы в клещах. Пусть старпом гоняется с замполитом, пусть выясняют, кто из них лучше владеет парусами и чувствует ветер, ничто это уже не прибавит и не убавит. Мы — в клещах».

4

Утро пришло тихое и ровное, кое-где пал невысокий туман, но взошло солнце, прижало его своими лучами, и он растворился в воде. Дул легкий норд-вест, расстилая синюю рябь по округлой серебристо-серой океанской зыби. В такую благословенную погоду грешно было бы не погоняться, и Бруснецов, изнывая от нетерпения, крутился возле командирской каюты, ожидая от Ковалева распоряжений, но командир, как раньше говаривалось, изволил почивать, и распоряжениям, естественно, поступать было не от кого, а спускать катер и шлюпки на воду и вываливать трап с выстрелом за борт Бруснецов самочинно остерегался: одно дело было поговорить обо всем в застолье, и совсем другое, когда этот разговор облекался бы в форму командирского приказа. Но вот беда: суть никто не отменял, но и формы не было.

Досадуя на командира, который нынче заспался, — старпом не знал, что тот всю ночь провел на мостике, — и на себя, что за делами не испросил вчера подробных указаний, Бруснецов поднялся на мостик и там, к удивлению своему, застал командира, который был хмур и озабочен. Он не спеша прогуливался по мостику, и, судя по его сжатым губам, было ясно, что шутить сегодня он не собирался. Бруснецов тихо поздоровался и растерянно спросил:

— Вы сегодня еще не ложились?

Ковалев мотнул головой и промолчал. Он, видимо, не хотел, чтобы его расспрашивали, и Бруснецов счел за благо промолчать.

— Ты сегодня автоматную пальбу слышал? — наконец спросил Ковалев, останавливаясь в двух шагах от Бруснецова.

— Спал как убитый.

— Дозорный стрелял якобы по скату. Я понимаю, что нервы у людей напряжены до предела, но кто меня убедит в том, что это был скат, а не кто-то другой? Всю ночь между кораблями супостата шнырял вертолет. Мне думается, что они о чем-то совещались. О чем? На это время они перестали пользоваться УКВ. Почему? После полуночи на рейд вышли еще два корабля — крейсер и транспортное судно. Откуда они пришли и зачем? На свету «Эйзенхауэр» в сопровождении «Уэнрайта» и эсминца ушел. Куда и опять-таки зачем? От всех этих вопросов прямо-таки пухнет голова. На рейде они оставили четыре вымпела: два фрегата, подошедший ночью крейсер УРО и транспорт. Мы в клещах, и эти клещи размыкать они не собираются. Вот такие дела, старпом, а ты говоришь — спать. — Он опять начал вышагивать по мостику. — Но праздник тем не менее продолжается. После завтрака спускайте катер, шлюпки, вываливайте трап с выстрелом. Главным судьей назначаю старшего штурмана Голайбу. Шлюпки разыграете по жребию. (Сперва, правда, Ковалев хотел отдать шлюпку правого борта Сокольникову, но это могло кое-кому показаться игрой в поддавки, и он изменил свое первоначальное решение.) Это будет справедливо. Вы ведь любите, Бруснецов, справедливость?

— Так точно.

— Вот и прекрасно. До гонок вместе с Ведерниковым обойдите весь корабль. Вода сейчас угасла, отстоялась, видно глубоко. Осмотрите с палубы все борта. Водолаза спускать остерегайтесь. Акулы могут с ним обойтись как с Петром Федоровичем. Разумеется, я не собираюсь утверждать, что ночью подплывал к борту не скат, но береженого и бог бережет. Дозорную службу впредь прошу инструктировать самому. Неуравновешенных, если таковые окажутся, в дозор не ставить.

— Есть.

— После завтрака я на часок прилягу. Если разосплюсь, начинайте гонки в десять часов без меня. Потом расскажете, кто выиграл.

— А как же приз? — почти обиженно спросил Бруснецов.