Ветры низких широт

«Девочки — это хорошо, — подумал Суханов, направляясь после подъема флага к себе в пост на проворачивание механизмов. — Это даже очень хорошо. И ложь — хорошо, и правда — тоже хорошо. А не сходить ли мне в раскоп к дому под зеленой крышей? Прийти и сказать: «Здрасьте». Может, и мне скажут: «Здрасьте». Это же так просто: «Здрасьте» — «Здрасьте». А?»

Моряки уже сидели за «пианино», Ветошкин прохаживался у них за спинами, приглядывал за их действиями. Завидев Суханова, встрепенулся, чтобы подать команду, но тот опередил его:

— Вольно, мичман. У нас порядок?

Ветошкин не улыбнулся, а словно бы расплылся в улыбке, и даже усы у него затопорщились: сегодня он, выражаясь его словами, «чувствовал к своему лейтенанту полное душевное расположение». Вот уж воистину: у кого прореха, а у кого потеха, не поругайся вчера Суханов с Блиновым, а еще раньше не повстречай он в студии Наташу Павловну, не быть бы Ветошкину на берегу.

— Так точно. Все в полном ажуре.

— Добро, мичман, добро.

Ловцов с Роговым переглянулись, и Ловцов тихо, одними губами, сказал:

— Отключай буй, а то у наших отцов-командиров сегодня полный альянс. Как бы не застукали.

Будучи с полгода назад на боевой службе, гангутцы заарканили в море бесхозный радиобуй и передали его акустикам: дескать, володейте, братцы, изучайте супостатскую технику, может, чего и пригодится. Акустики изучали буй недолго, прежний командир группы получил звание старшего лейтенанта, а вместе с ним и дивизион под свое начало, и к акустикам почти перестал заглядывать, Суханову буй оказался до лампочки, вернее, он даже не разобрался, что это такое, и Ловцов с Роговым распорядились по-своему: чего надо отвинтили, чего надо перепаяли, подсоединили к радиоантенне, подвели к наушникам, поставили переключатели, и получился классный приемник — слушай, что хочешь.

Суханов с Ветошкиным сели в сторонке. Суханов полистал журнал боевой подготовки — так, для блезиру, — потом спросил, что должен был спросить еще в море:

— А все-таки почему я проворонил лодку?

— Мы ее успели только краешком зацепить, а вы настройку сбили.

Рогов понаблюдал за отцами-командирами, толкнул Ловцова в бок.

— Порядок...

— Лады... Шепни в аппаратную, чтобы дали музычку послушать. Сейчас там классный джаз наяривает.

Впрочем, не о лодке хотелось знать Суханову — на боевом курсе, как и на переправе, лошадей не меняют, — и нечего ему было делать за «пианино» вместо Ветошкина — и это он знал! — спросил-то только потому, чтобы задать после этого и еще один вопрос, теперь уж главный. Он оглянулся на моряков и приглушил свой голос:

— Послушайте, мичман, как вы полагаете: можно влюбиться с первого взгляда?

Ветошкин ошалело заглянул в журнал боевой подготовки — по плану через пятнадцать минут начинались политические занятия, — помолчав глубокомысленно, сказал не очень уверенно:

— Мне, пожалуй, уже и с пятого не влюбиться. Какая уж там любовь, когда ребятишек полный воз.

— Большой ли воз? — на всякий случай спросил Суханов.

— А пятеро...

— Не много ли?

— Можно бы, конечно, и добавить, да квартирка маловата.

«Черт-те что, — подумал Суханов, — да у него ребятишек больше, чем у другого подчиненных, а я его как мальчишку. Так что же, мне его теперь Павлом Петровичем величать? «Здравствуйте, Павел Петрович. Как дома, Павел Петрович?» Ну уж... Ну уж...»

— Вы еще что-то хотели спросить?

— Так полагаете, что с первого взгляда влюбиться трудно?

— Это как любовь понимать... Если, к примеру, как юбку и все, что при этом полагается, то тут и полвзгляда хватит. А если при этом еще и в высшем настроении, то тут и вообще можно не глядеть. А если к делу подходить серьезно, словом, со всех сторон, то тут и десяти глаз мало.

Незаметно для себя Суханов с Ветошкиным перешли с шепота на полный голос, и уши у моряков, как всегда, стали треугольными.

— Вы-то свою долго выглядывали?

— Я ее еще девчонкой присмотрел, а как подросла, тут-то мы и пришлись друг другу в пору.

— И в любовь с первого взгляда не верите?

Ветошкин вздохнул.

— Ничего хорошего от такой любви не дождешься, — убежденно сказал он. — Одни только нехорошие мысли и полное смятение души, именуемое развратом.

«Смятение души — это хорошо», — подумал Суханов, хотя ему стало ясно, что говорили они на разных языках: он-то, Суханов, про попа, а Ветошкин талдычил про попадью, — хотел было поспорить с ним, но тут ударили колокола громкого боя, и вахтенный офицер объявил:

— Окончить проворачивание механизмов.

— Лады, мичман, — сказал Суханов, — поставим пока на этом точку. Разрешите людям отойти от мест. — И, сопровождаемый командой «Смирно!», вышел из поста первым и поднялся на палубу.

День обещал быть жарким и тихим, солнце уже палило вовсю, хотя корабельные часы показывали без чего-то девять. Гавань замерла, и внутренний рейд тоже словно бы выстлался дымкой. Прошел катер, но волна за ним не рассыпалась, а только округло расходилась в стороны, словно была отлита из жидкого олова. Пахло мазутом и пенькой, собственно, ничем иным в военных гаванях никогда и не пахло: запахи эти были густы и стойки.