Ветры низких широт

Суханов отдал ему смятую пятерку, махнув на сдачу рукой, прихватил розы, которые на самом деле были свежи и источали тончайший аромат, и по тропинке, поросшей с одной стороны шиповником, среди жестких листьев которого все еще пунцовели цветы, направился к бугру, похожему на спину динозавра, какими они предстают в антропологических музеях. Из-за его позвонков зеленела крыша.

Тропинка петляла и вправо и влево, спускалась в низинку, густо поросшую травой, и снова поднималась на обожженный косогор; и чем дальше шел Суханов, тем меньше твердости оставалось в его шагах: это на корабле все выглядело вполне невинно и пристойно, здесь же, в зарослях шиповника, над которым еще густо вились пчелы, ничто уже не казалось пристойным. Суханов постоял, послушал ровный пчелиный гул, как будто поблизости пели дорожную песню телеграфные столбы, и вдруг послышались иные звуки, прозрачно-стеклянные, как будто неподалеку по камушкам запрыгал светлый ручеек. Суханов опять приостановился, начал напряженно вслушиваться и вдруг счастливо заулыбался: там, под зеленой крышей, играли «Времена года». «Она, — холодея, подумал Суханов и оробел до такой степени, что во рту появилась горечь, а язык стал шершавым. Когда он сильно волновался или чего-то боялся, у него всегда пересыхало во рту. — А... Господи, помоги мне», — неожиданно взмолился он, облизнул губы и, уже больше не останавливаясь, направился на этот музыкальный зов, машинально помахивая розами, как веником.

Тропинка вильнула в заросли шиповника, и музыка исчезла, а потом снова выплеснулась из растворенного окна, и столько грусти послышалось Суханову в той музыке, столько боли, что казалось, там обнажали душу, которая печалилась и скорбела. Он сильно толкнул калитку и вошел, стараясь придумать первую фразу, и ничего не придумал. На лавочке перед домом сидела женщина, сложив на коленях полные руки в синевато-зеленых узелках, и слушала музыку. Ее серые от редкой седины волосы, играя, прядку за прядкой перебирал тишайший ветерок. Это была Мария Семеновна.

— Простите, — сказал Суханов, подходя к ней неловкими шагами.

Мария Семеновна с любопытством и даже некоторым пристрастием оглядела его и, поняв, что кроме «простите» она вряд ли еще что услышит, спросила сама:

— Вы к Ивану Сергеевичу?

— Простите, — опять сказал Суханов.

— Наташа! — крикнула Мария Семеновна. — Это, кажется, к тебе.

«Так, — почти машинально отметил Суханов, — ее зовут Наташа». Он даже и в мыслях не держал, что в этом доме могла быть другая женщина и ту, другую, как раз и звали Наташа.

Музыка смолкла, в комнате, видимо, открылась дверь — тюлевая занавеска напузырилась парусом, нижний конец ее выскользнул на улицу, — и на крыльце появилась Наташа Павловна. Она узнала Суханова, удивленно повела бровью и почти одними губами спросила:

— Вы? Господи, зачем? Что вам здесь надо?

Суханов видел, что она тоже растерялась, поднялся на одну ступеньку, на другую, забыв про розы, которые все еще держал, словно веник, и про все на белом свете.

— Эта музыка... — почти торжественно начал он, тотчас же сообразив, что этой торжественности у него хватит ненадолго. — Я шел сюда... Там шиповник, пчелы и музыка! — И вдруг спросил, краснея: — Вам плохо?

Мария Семеновна безучастно смотрела сквозь листву на море, и ветер продолжал шалить в ее волосах. «Вот так, — думала она. — В один прекрасный день...»

— Плохо? — переспросила Наташа Павловна, и глаза ее сузились и брызнули синим светом. — Тогда вы так благородно поступили, но не преследуйте меня больше. Никогда... Прошу вас.

— Может, я могу чем-то вам помочь?

Наташа Павловна усмехнулась, подумав: «Так отдайте розы, шалопай вы этакий, и ступайте своей дорогой». «Боже, — подумал Суханов, — а что еще в таких случаях надо делать?» «А Наташенька ничего нам не рассказывала», — невольно думала и Мария Семеновна.

Наташа Павловна молча кивнула и взялась за скобу.

— Подождите, — попросил Суханов.

Наташа Павловна обернулась, уже откровенно улыбаясь: «Ну отдайте розы. Ведь не пол же вы явились подметать».

— Сегодня мы уходим в море, — самозабвенно соврал Суханов. Ему хотелось оставить хотя бы самую маленькую надежду, как лазейку, которая, может, еще и понадобится. — Вернемся через три дня. (А почему не через четыре, не через пять?) И я снова приду. Можете думать обо мне что угодно, но я все равно приду. Слышите? Через три дня.

Наташа Павловна повела бровью, дескать, поступайте, как знаете, и скрылась за дверью. Суханов сбежал с крыльца, только тогда обратил внимание, что в руке у него три чайные розы, лепестки, к счастью, у них еще не привяли, а из-за тюлевых парусов, в которых было так много ветра, снова послышалась музыка. Суханов положил розы Марии Семеновне на колени.

— Мне? — удивилась она.

— Вам, — кротко сказал Суханов. В калитке он нос к носу столкнулся с Иваном Сергеевичем, тот оторопело посторонился. Суханов и ему сказал: «Простите» — и вылетел за ограду. Только тут он почувствовал, что жара еще не спала, снял фуражку, вытер ладонью испарину и, довольный и счастливый, едва не закричал «ура!».