Ветры низких широт

— Иди-иди, — нетерпеливо промолвил Ковалев. — У меня и без твоей покраски дел полно. Со старпомом потом, если что не так, решишь.

Козлюк величаво — все-таки он был большой оригинал, главный боцман с «Гангута», впрочем, главные боцмана и всегда-то были оригиналами — выплыл в коридор, и тогда командир сказал Бруснецову:

— Сегодня вытянемся на рейд. Погода прекрасная, и на завтра обещают такую же.

— Управимся... — Бруснецов помолчал. — Командующий больше не звонил?

— Я комбригу доложил, а он пусть сам по команде расстарается.

Потом пришел Сокольников, вызвали Романюка с Ведерниковым, командиром БЧ-5, интенданта и долго считали, подсчитывали и пересчитывали все, что было завезено, уложено и принайтовано в шахтах, погребах, баталерках и кладовках. Заправляться водой и топливом решили на рейде в ночь перед отходом, с тем чтобы успеть помыть команду и дать ей возможность постираться, а это уже при самом разумном расходовании воды опорожнило бы одну цистерну едва ли не до дна.

Опыт корабельной жизни складывался, к счастью, не годами и даже не десятилетиями, а веками, поэтому уже отработались схемы, которые надлежало только исполнить в разумном порядке, но жизнь, в особенности вдали от родных берегов, в каждом походе ставила новые кочки и порожки — за них цеплялись и самые опытные, и, чтобы поменьше было этих цеплений, приходилось взвешивать все «за» и «против», вспоминая недавние свои и чужие походы.

— А помните, на «Адмирале» катер волной разбило?

— Принайтовали, видимо, плохо или кильблоки высокие.

— Старпом, ты хорошо проверил спасательные средства?

— Так точно, сам все осмотрел.

— Что машина?

— Машина в норме, товарищ командир. Сажу из труб убрали, почистили все, — тотчас доложил Ведерников.

— Предельно сколько выжмешь?

— Сколько прикажете.

— Я могу приказать... — задумчиво сказал Ковалев, помяв подбородок ладонью, и командир БЧ-5 Ведерников, радостно улыбаясь, сказал:

— Приказывайте.

Подумав, Ковалев сказал:

— Ну, я тебе верю. Что лариски, стасики?

— Продегазировали все хорошо, товарищ командир, — бодро сказал корабельный интендант, — а которые остались, тех в море доконаем.

— Если какая подохнет за обшивкой и маленько повоняет — это ничего, — заметил Ковалев. — Мы не барышни — перебьемся, а то ведь эта сволочуга, как выясняется, болеет человеческими болезнями.

За кормой был еще родной причал, а они говорили так, как будто «Гангут» был уже за тридевять морей, и все, о чем они говорили, касалось прежде всего тех же ракет, снарядов, мазута, питьевой воды, тропического обмундирования, провианта для судовой лавочки, книг, картин, новых пластинок, словом, всего того, без чего современный человек даже в море уже жить не может. Никто из них при этом даже не заикнулся, будет ли сход на берег, хотя едва ли не у каждого, сидевшего за просторным командирским столом — исключая разве только Сокольникова, — оставались в городе семьи.

Моряк должен научиться прощаться с близкими не тогда, когда корабль выбирает швартовы, а всякий раз, когда он уходит из дома, отправляясь на Минную стенку, потому что это каждодневное прощание может стать и последним, как это случилось у Игоря Вожакова.

Ковалев взглянул на часы: было двадцать часов тридцать минут.

— Пошабашим, товарищи, — сказал он, положив обе ладони на столешницу, как бы придавливая ее. — Старпом, запросите у дежурной службы стать на бочку и дайте команду на вахту — пусть вызывают наверх швартовые команды.

— Катер поднять на борт?

Ковалев поморщился: подобной глупости он не ожидал услышать от старпома.

— Ни в коем случае, — сказал он жестко, чтобы отбить у старпома желание на будущее задавать лишние вопросы. — Товарищи, все свободны.